[Голово]ломка - [8]

Когда доппельгангер попрощался и заткнулся, Вадим обнаружил, что стоит, оскалясь, поджимая пальцы ног, на резиновом коврике и остервенело шкурит себя жестким вафельным полотенцем. Цитронову блядь он видел раза три или четыре. Она была именно такой, какой положено быть любовнице президента огромного жирного банкирского дома. Ее даже как-то не получалось воспринимать как женщину. Тончайшая, но совершенно непроницаемая финансовая пленка отделяла сей эксклюзивный продукт от прочего скоропортящегося мира. Забавней всего было то, что при взгляде на самого Цитрона наличия этой защитной пленки вовсе не ощущалось, хотя — Вадим имел возможность убедиться не раз, — у людей его уровня и круга она зримо и показательно наличествовала, вдобавок толщиной с хорошее пулестойкое стекло. И это при том, что на вид был Эдуард Валерьевич именно таков, каким положено быть президенту огромного жирного банкирского дома: карикатурный буржуй, выпихнутый пролетарским бескомпромиссным сапогом из окна РОСТа. Низкоросл, пухл, кругл, залыс, брыласт, бульдоговиден, с крохотными глазенками. Однако уже при взгляде в эти неожиданно хваткие, умные, трезвые, жесткие глазенки мало-мальски сообразительный визави мало-помалу начинал соображать, что Цитрон не низок, а компактен, не пухл, а плотен, не карикатурный буржуй, а самая что ни на есть настоящая эталонная акула капитала, боевая единица сама в себе, по эффекивности равная линкору «Тирпиц». Раз или два в неделю Цитрон стремительно и без объявления войны непредсказуемым зигзагом пересекал акваторию пресс-рума, волоча в кильватере эскорт клевретов и миньонов. Но каждый раз любой, даже самый мизерный, оказавшийся на его пути сотрудник банка немедленно и безошибочно идентифицировался по имени, удостаивался вежливого персонального «здравствуйте» и крепкого рукопожатия, а иногда и точного дельного вопроса. Ответы Цитрон выслушивал с корректным вниманием и не гнушался пускать в оборот. Но когда дело доходило до столкновения интересов любого рода и ранга, он обнаруживал быстроту «конкорда» и безжалостность асфальтового катка. Говорили, что каждый день он проедает (именно ПРОЕДАЕТ, а даже не пропивает) в ресторанах полтысячи баксов.

Почтовый ящик был пуст. Почти. Одинокий увесистый буклетик рекламного вида Вадим совсем уж было собрался не глядя переадресовать кому-нибудь из соседей, как наверняка переадресовал его самому Вадиму некто получающий «Коммерсантъ-Baltic». Но — зацепился глазом. «Брокерский инвестиционный счет REX» — прочел он на обложке. Это ж надо ж. Вадим ухмыльнулся и зачем-то пристроил буклет в карман. Вопреки измышлениям гада доппельгангера, снег на улице шел все-таки не мокрый. А самый что ни на есть рождественский. Разлапистый, мохнатый, мохеровый. Очень густой, глушащий звуки, залепляющий взгляд. Бесполые дворники в ярких синтетических стеганках хрипели деревянными лопатами через каждые тридцать метров. Снег, решил Вадим, поднимая-опуская гермошлем капюшона, это вовсе не снег. Негуманоидная агрессивная форма инопланетной жизни выбрасывает массированный десант, армию вторжения. И редкая неровная цепь дворников-волонтеров — последняя надежда человечества. Силы были неравны, но дворники стояли насмерть. А если они все-таки устоят, думал Вадим, перебегая узкую белую улицу перед медлительным грузовиком по незамерзающей черной дорожке подземной теплотрассы, если протянут зиму, и еще, и еще, — то все равно эту страну подомнет под себя миротворяще-растворяющая туша НАТО. И в двух кэмэ отсюда, в Усть-Двинске, будет американская военно-морская база. А здесь, в Болдерае, — квартал борделей, притонов и баров. Гетто. Славянский Гарлем. И днем аборигены станут выменивать у одинаково оптимальных и высококалорийных, как биг-маки, черно-белых морпехов зеленые хрусткие либеральные ценности на травяной, смоляной, порошкообразный, гранулированный первобытный экстаз. А вечером — смертно и смачно пиздиться с ними в подворотнях и кабаках. А аборигенки будут давать морпехам по демократичному почасовому тарифу, и дохнуть от синтетических наркотиков, эйдса и огненной воды, а реже — удачно скопив денег, убывать вглубь континента, а совсем редко — к зависти и ненависти товарок выскакивать замуж за старшего сержанта marines, баскетбольного ниггера с растаманской татуировкой на члене, и убывать на другой континент, в факинг Оклахому или Канзас. Торжество высокоразвитой имперской цивилизации, думал Вадим, оскальзываясь, но уж лучше они, чем кристаллические инопланетчики…

Он сунулся в гостеприимно лязгнувшую дверь автобуса и получил благожелательным локтем под ребра. От Болдераи до центра было десять с лишним километров — полчаса на промороженном, с ампутированной и проданной на сторону водилами печкой «икарусе». У братьев и сестер-во-автобусе было общее, одно на всех, выражение лица: защитно-маскировочное. Вадим выудил из кармана буклет, обеспечивший ему некогда пять дней Праги, машинально пошуршал плотненькими пафосными страницами.

— Ваш билет? — чудовищная кондукторша в засаленной жилетке расстрельно передернула затвор третьего подбородка. Вадим вздрогнул и протянул двадцать сантимов.