Голова моего отца - [9]

На трибунах твист не понравился. Дед увидел, как к грузовику подбежали люди в кожанках, как они замахали руками, чтоб грузовик двинулся. Дед рванулся вперед. Спины сомкнулись перед ним. Крик застрял у Деда в горле, как майский пух.

И вдруг толпа подалась назад. Это в окне показалась фигура начальника КГБ города. «Асса, — кричал начальник и хлопал, — асса!» На трибунах все захлопали как по команде. Лали еще потанцевала немного, ей дали сойти, и парад двинулся.

Дед увидел неожиданное — человеческое — в этом жесте начальника КГБ. И это не спугнуло, а обрадовало его. Вот она какая, его маленькая девочка! Сумела растопить стальное сердце чекиста! Парад остановила!

Сразу после праздничных дней начальник КГБ города стал пациентом Деда. Приходили люди в кожанках, освобождали коридор, и заходил он, косой и кривоногий. Иногда он приводил своего сына, маленького Мэлора с бегающими глазками, с потными руками. У обоих были паршивые зубы.

Начальник КГБ любил побеседовать с Дедом. Говорил он так: начинал предложение и обрывал посередине. Приходилось слушать его очень внимательно, чтобы понять. Дед увидел, что новый пациент знает о нем все. Он вздрогнул, когда из вонючего рта вылетело, как бабочка, святое имя Маргариты. «Красавица… Мой отец был большим почитателем… Он начальником тюрьмы в Тбилиси, когда ты там… Вместе сюда… Дочь твоя еще лучше будет…»

Не словами, а их отсутствием начальник КГБ города выдавал Деду старые тайны. Неспроста Деда освободили в тридцать шестом году из тюрьмы. Не исправление судебной ошибки. Мэлор и Маргарита, Маргарита и Мэлор.

Дед, дрожащий, не понимал.

У Деда был план, он вынашивал его давно. Он написал письмо братьям на старый парижский адрес и теперь старался обвести КГБ вокруг пальца. В Сухуми уже заходили иностранные суда. Однажды Дед поравнялся с двумя моряками и спросил, не глядя на них: «Не взяли бы вы письмо за рубеж?»

Матросы остановились и заговорили. Дед повесил голову, как уличный фонарь, и отвечал невпопад. Он думал, его арестуют немедленно. Потом он зашел в поликлинику и рассказал каждому, кого встретил, что два моряка только что спросили его по-французски, где пристань, и он им указал. Дед повторил эту историю всем пациентам. Он создавал себе свидетелей, на которых можно сослаться во время допроса.

Однако Деда не тронули. Дед охрабрел и повторил план еще пару раз. Удивительно, как матросы на улице безошибочно угадывали, кто именно говорит по-французски.

Ответа из Парижа не последовало.

Братья нашли Деда сами через полвека после разлуки. Письмо принес мужчина с зонтиком. Он постучался в дом со шпилем и спросил князя Арешидзе. На него глазели изо всех окон. Не ходят грузинские мужчины с зонтиками. Бабское это дело.

Писал Котэ, младший брат Деда. У него уже стопка официальных ответов, что семьи Арешидзе больше нет. Но он все еще надеется, что кто-то жив. «Умоляю того, кто вскроет это письмо, сообщить мне о судьбе князя и княгини Арешидзе, о местонахождении моего брата Гиорги Арешидзе…»

Дед тут же, над блюдцем, сжег письмо и написал ответ. Затем он вышел из дома вместе с иностранцем и пошел к пристани на виду у всех. Страх, сжимавший его сердце, как в кулаке, почему-то разжал пальцы. Дед чувствовал странный прилив энергии, как, бывает, человек, не спавший две ночи подряд.

Он прошел с гостем по площади Ленина и даже сфотографировал его пару раз у высокого пьедестала. Иностранец переживал, что фигура Ленина не вписалась в кадр. Дед сказал со смехом, что впервые видит, как кто-то фотографируется у памятника Ленину. Иностранец удивился: зачем тогда он здесь стоит?

И прошел день. Дед успел позвонить Отцу, сходить на могилу Маргариты и попрощаться с Третьей женой. Дед не признался Отцу, что ожидает ареста и боится. Воспоминания о трех месяцах, проведенных в тюрьме, выступили на поверхность его памяти, как капли крови. Дед сам собрал себе маленький чемодан.

Самым унизительным в тюрьме, как казалось Деду, были не оскорбительные обвинения и ночные допросы. Не вонь переполненных камер. Не издевательства уголовников над политическими. А туалет. Эти две ступни в углу камеры, не отделенные даже занавеской. Когда справляешь нужду на виду у всех, перестаешь быть человеком.

Отец радостно рассказывал Деду, что нашел наконец муллу. Оказывается, им был когда-то хранитель музея. Он согласился прочесть молитву на мусульманском кладбище, приговоренном к взрыву. Он пришел на рассвете к ним в дом, где раньше город кончался. Он принес под мышкой Коран, завернутый в газету «Комунисти».

Отец положил трубку и поехал в аэропорт. Уже летали самолеты с низкими потолками, как хрущевские квартиры. Их называли «летающие гробы». От Тбилиси до Сухуми полет занимал сорок пять минут. Непонятно, как Отец почувствовал, что Деду плохо. Маргарита?

Отец провел с Дедом долгую неделю ожидания. Наконец начальник КГБ сказал Деду во время приема без всякой связи, обрывая предложения, будто разрезая их по животу: «Нет у тебя братьев, никогда не приедут, не поедешь, зачем это, письмо, с зонтиком ходит, ноги мне мыть должен, спас я тебя, чтоб я больше не слышал, дочь пожалей…»