Голова античной богини - [7]
Вите сделалось смешно, она едва слышно фыркнула и стала глядеть по сторонам.
По рассказам папы она представляла городок тихим, патриархальным, эдаким островком, которого не коснулось стремительное наше время. А за окном проплывали огромные дымящие заводы, многоэтажные дома, точь-в-точь похожие на дома где-нибудь в районе Весёлого посёлка в Ленинграде.
Но вот, достаточно попетляв, машина зашелестела улочкам старого города. Тонко вырезанные, дрожащие листья акаций и широкие, как ладонь, платанов почти смыкались над головой, образуя зелёный свод, тротуары были выложены потрескавшимися известняковыми плитками. Одноэтажные дома с разноцветными ставнями, которыми на ночь от лихого человека закрывались окна, стояли в густой, осязаемой — хоть ножом режь — тишине. Возле одного из таких домиков машина остановилась. Все вышли.
— В этом доме я прожил два года, и было мне столько же лет, сколько тебе, — задумчиво сказал папа, — Дом этот построил какой-то купчишка, потом в нём жил его сынок и служил во время оккупации полицаем. Потом жили мы — бабушка и я. А теперь живёт чудесная семья: жена — медсестра, а муж на судоремонтном работает, и у них есть мальчишка, похожий на любопытного медвежонка, мы с ним уже подружились.
Будто в подтверждение этих слов, на крылечко вышла красивая статная женщина, приветливо поздоровалась — и тут же из-за юбки выглянула круглая потешная мордаха, вымазанная вареньем.
Все невольно рассмеялись.
— А соседом был мой лучший друг — Стас, то бишь Станислав Сергеич, — продолжал папа, — и мы с ним совершали великие подвиги, за что частенько бывали биты.
Капитан притиснул к себе Андрюху.
— Где наши? — спросил он.
— Кто где, — степенно ответил тот, — дед с бабулей в вечерней смене, мама в гостинице, на дежурстве.
Папа рассмеялся.
— Слышишь, Стас, как говорит этот туземец: где, гостиница. Его бы не дразнили, как нас, этой проклятой буквой «г».
Андрей выговаривал букву «г» мягко, по-южному. Станислав Сергеевич серьёзно сказал:
— Времена меняются, Костик, народ не тот на улице. Улица не та. А была-то улица — ого-го!
— Улица была — дай бог! — подтвердил папа. — Вспоминать сейчас удивительно.
— Время, Костик, время было такое, — сказал Станислав Сергеевич, — многого не пожелал бы я нашим ребятам…
Взрослые ещё о чём-то толковали, о своём. Андрюха угрюмо молчал. Смертное оскорбление походя нанесла ему эта конопатая ленинградская штучка. Ему, приморскому человеку, Андрюхе, бесстрашно заплывавшему до таких пределов, что и берега-то с густыми лежбищами курортников, исступлённо хватающими, впитывающими любой, самый завалящий солнечный лучик своими северными голубоватыми телами, не было видно. А если и видно, то так — без подробностей. Удивительный народ курортники! И эта девчонка наверняка такая же. Андрюха был убеждён: дай возможность — и пляжники перехватывали бы друг у друга с груди и боков долгожданные ультрафиолетики и сажали бы их на свои тела, как рассаду в огороде.
Странная девчонка была языкатая не по-южному — сдержанно и язвительно. Отбреет — и глядит спокойными глазами, будто слова сказаны между прочим, вскользь. Лицо невинное, и обидный смысл доходит не сразу, и тем обиднее.
В этот первый день Станислав Сергеевич забросил домой чемодан, переоделся в старые джинсы, рубаху и сандалии на босу ногу, взял Андрюху, и все вместе поехали на песчаную отмель, где в брезентовых палатках расположилась экспедиция подводных археологов.
Витин папа жил в рыбачьей избушке — глинобитной мазанке с толстой земляной крышей, — отчего в доме в самую свирепую жару было прохладно. В избушке находился штаб. На стеллажах, тщательно рассортированные, пронумерованные, лежали находки, в пристройке стоял компрессор для зарядки баллонов аквалангов, а сами акваланги, ласты и маски аккуратно были развешаны на деревянных колышках-вешалках. Гидрокостюмы сушились на распялках.
Коса, состоящая из мельчайшего белоснежного кварцевого песка, глубоко вдавалась в море, изгибаясь наподобие турецкого ятагана. Чуть поодаль виднелись строения рыбоколхоза, в бухте покачивались на якорях сейнеры и дубки. Среди них плот археологической экспедиции, собранный из порожних бочек из-под солярки, покрытых досками, выглядел неуклюжим и громоздким.
Рабочий день экспедиции давно кончился, все разбрелись кто куда, было безлюдно. Папа и Станислав Сергеевич, не переставая спрашивать друг у друга: «А помнишь?», побрели куда-то вдоль самого уреза воды. Было очевидно, что им очень хочется поговорить наедине. Витя и Андрюха остались вдвоём. Андрюха топтался на одном месте и, всё отворачиваясь, наблюдал за Витей украдкой. Его и раздражала эта девчонка с мальчишечьим именем — независимостью своей, насмешливым большим ртом — и чем-то притягивала, а чем — он и сам не понимал.
— Чего это у тебя глаза бегают, как два мышонка? — неожиданно спросила она. — Совесть нечиста? Мой папа говорит, что только люди с нечистой совестью не могут глядеть другим людям в глаза.
— Что-о?! — оторопел Андрюха. — Ну, знаешь! Не будь ты девчонкой, вот ткнул бы я тебя головой в песок, чтоб язык прищемила!
— А ты попробуй, — весело предложила Витя.
