Голосую за любовь - [131]

Дома Виктор по праву хозяина выпивал за столом две-три традиционные рюмки, остальное допивал в ресторане. Он никогда не пил в одиночестве: нервы не позволяли, да и сам он считал это унизительным. Под действием алкоголя Виктор впадал в состояние, которое потом испытывали герои его романов. Пьяный человек воистину не ведает, что творит. Он теряет способность осмысленно воспринимать окружающее и становится рабом пустословия и непредсказуемых причуд. Он не видит не только дальше собственной рюмки, но и дальше собственного носа. Виктору все это было хорошо известно. У него не было никаких иллюзий относительно возможных печальных последствий, и все же он продолжал пить. Виктор возлагал надежду на своего «контролера» — чувство меры, присущее далеко не каждому, занимающему в ресторане место за столиком. Когда глаза заволакивала дымка, а голова начинала клониться на грудь, он мог «по доброй воле» отказаться от лишнего или вовремя замолчать.

По крайней мере ему так казалось. Но однажды он признался какому-то случайному собутыльнику в своих опасениях, что третья мировая война разразится до того, как он успеет написать десятый, самый лучший свой роман. И оба они рассмеялись. Третья мировая война! Ну и ну! Именно из-за ее угрозы и не стоит стараться. Русские — народ серьезный, хотя и любят расхаживать в Москве по вокзалу в пижамах. У них по пижамам «ответственных работников» отличают от прочих смертных. Виктор и его собеседник покатились со смеху. Кажется, официант даже сделал им замечание.

Вспомнив об этом на следующий день, Виктор покраснел от стыда. Это был странный, как говорится, беспричинный стыд. Господи, да ничего же страшного не случилось! Если не считать того, что он, считающий себя писателем и мыслителем, развлекает незнакомых пьяниц и проходимцев. Трезвый он никогда бы себе такого не позволил. В том-то все и дело.

Виктор задумался. Алкоголь, разумеется, никого не доводил до добра, и с его помощью никаких проблем не решишь. Лучше пустить себе пулю в лоб, и дело с концом. Ну, а если для того и пьешь, чтобы не пустить себе пулю — потому что это бессмысленно, — а сил нет терпеть? Виктор знал, что в один прекрасный день он снова возьмется за перо, хотя сейчас это для него было невозможно. Знал, что когда-нибудь снова заключит мир в страстные объятия, хотя теперь презирает его всей душой. Рюмка — плохой помощник, но чем заполнить вынужденное безделье, как дождаться своего часа? В конце концов, он боролся честно. И долго. Сделал все, что могло бы дать ему возможность продержаться. Даже пробовал заняться дрессировкой своей овчарки по кличке Пилат. Он никогда никому не расскажет того, что ему довелось пережить. Не признается в том, что он сам себе надоел и сыт всем по горло, что ему опостылела пошлость жизни, в которой он лишен возможности что-либо изменить…

Виктор был в очередной раз сильно пьян, когда увидел Эмила. Тот подошел к нему, попросил разрешения сесть за столик и завел разговор. Виктор напряженно всматривался в друга. Все кружилось перед глазами, и он никак не мог сосредоточиться.

— Что вы здесь делаете? — наконец спросил он удивленно.

Эмил пожал плечами. Он только что вошел, но и у него голова шла кругом. Несколько раз он бывал в этом кафе с Мори. С милой Мори! Но что же все-таки происходит с Виктором? Почему он пьет? Наверное, из-за Мори — Эмил был в этом уверен, но не знал конкретной причины.

— А вы что-то празднуете? — задал он встречный вопрос.

Виктор опустил глаза. Что ему праздновать? Просто он пьет, потому что пьется. У него пока нет другого, более стоящего занятия, вот и все. Ему нравится пить.

— Как вам пишется?

Эмил ту же прикусил язык. Он вспомнил, как странно порой Виктор реагирует, когда его причисляют к пишущей братии. Но на сей раз все обошлось.

— Кому это надо? — усмехнулся Виктор. — Все это бумагомарание — ерунда. Еще ни один папа римский не устрашился Дантова Ада, ни один полководец не прислушался к голосу Толстого, ни один губернатор американского Юга не внял Фолкнеру. Пустое занятие эта литература, да и любое другое — тоже. Хемингуэй, копавшийся в грязном белье всех революций, начиная от Испании и кончая Кубой, блестяще это доказал. Попробуйте убедить этих ослов, что Пасионария — богиня. У них другие понятия!..

Эмил, заказавший две рюмки бренди и уже успевший выпить свою, кивал и поддакивал, соглашаясь с тем, что в мире никогда все в порядке не бывает, а про себя отметил, что было бы неплохо воспользоваться доверительной обстановкой за столом.

— Как Клара? — спросил он.

Виктор сделал рукой неопределенный жест.

— А Мори?

Рука Виктора замерла в воздухе. Да, он в курсе того, как у Мори дела. Она недурно проводит время с каким-то молодым человеком, который просто поселился у нее под окном. Виктору захотелось поплакаться Эмилу и пошутить насчет своей «блудной дщери». Но тут включился его пресловутый «контролер». Как жалок он будет в роли судьи, обличающего всех и вся. Грешница Мори и бесполезный Толстой! Не слишком ли?..

— Мори счастлива, — неожиданно выпалил он и опрокинул рюмку. — Она очень счастлива с неким молодым человеком. Я ему сочувствую…