Голосую за любовь - [104]

— Даница, все кончено, — по-отечески зашептал я на ухо девушке.

— Вставай, Даница, ну что ты, в самом-то деле, удумала! — запричитал кто-то возле меня. Откуда-то доносился голос Грегора, издалека, нет, совсем близко; мои руки были в крови, почему, ведь я держу только Даницу. — Дьяволы, дьяволы, — дышал мне кто-то в спину, похоже Метка.

— Поднимись, Даница, — просил я; как долог был этот миг, прежде чем она кивнула, улыбнулась и над губами появилась странная складка; вдруг она поникла, бледная, постаревшая.

— Возьми ее на руки, дурак, — ругнулся пастух.

Я так и сделал. Плечо пронзила острая боль, только бы не упустить время, только бы ничего не менялось, рукав рубашки был пропитан какой-то жидкостью, красной, глаза видели, но разум отказывался верить, я споткнулся о труп старухи, нет, об автомат, потому что раздался металлический звук. Гостиная была просторной, ее освещали лучи полуденного солнца. Солнечные лучи нового времени, времени без войны, лучи особой красоты, я не мог найти для них образного выражения, Даница вздрагивала у меня на руках, лучи приплясывали и приплясывали, будто радовались, что у них так много места, ведь они крадучись пробирались сквозь верхушки сосен, а здесь, в комнате, можно было повеселиться, свет и тени, тени и лучи, лучи, которые весело отражались в пуговицах на обмундировании пятерых немцев и двух бородачей, которые все лежали навзничь с остекленевшими глазами, странно расположившись в ряд, как будто стояли за дверью в засаде и их скосила здесь внезапная смерть. Свое оружие они сжимали с каким-то судорожным усердием, как будто не хотели верить, что оно им больше не пригодится. Рука старухи опередила их. Интересно, известно ли ей было раньше, где находится спусковой крючок? Кто из них при падении успел выстрелить ей в голову?

— Ребята, ой, что же это? — всхлипнула Метка.

Только теперь до меня дошло. У Даницы по лицу текли слезы.

— Все обойдется, Даница, все… — бормотал я, то, что видели глаза, оставалось за пределами моего сознания, не проникало дальше, что-то все же не так, чертовски странно, что же это, что же это?

— Шевелись, три тысячи чертей, — раздраженно прошипел мне в ухо пастух, чуть ли не выталкивая из комнаты, так что я едва не упал, — поищи бинт, хоть что-нибудь ты можешь сделать? Пусть тебе Метка поможет, поворачивайся, быстрее, быстрее, не стой как истукан.

Мы с Меткой почти механически расстегнули санитарную сумку Даницы, и моя рука коснулась ее тела; у основания шеи, за высоким отворотом пальто, плохо сшитого из добытой немецкой шинели, была большая рана, из нее не переставая хлестала кровь. Как же это, как же это, как же такое могло случиться? Я накладывал вату и бинт, которые тут же пропитывались кровью, рубашка вся набухла от крови. Метка всхлипывала, Грегор возился, складывая в кучку оружие убитых. Чертыхаясь, опустился на колени подле меня, а я все никак не мог остановить кровь у девушки.

— Даница, — тихо и нежно позвал он. Веки ее дрогнули, но не поднялись, словно были тяжелы, как свинец. Я испугался. Все было просто невероятно, они оба вели себя как-то чудно… — Один из них сбежал, я — за ним, их, наверное, было больше, и тот сумел уйти. Может, теперь его внизу схватят, если кому дело будет до их пропащих душ. Бородач еще живой был, это он выстрелил и, скорее всего, задел Даницу, когда она поддерживала старуху. А та, уже раненная, стерегла их, пока они не сложили оружия, а потом наконец решилась и прикончила их. Не знаю, ранил ее тот, что сбежал, или этот бородатый, никогда не узнаем. Однако надо немедленно отправляться, Буковник, нельзя терять ни минуты. — Даница, эй, Даница. — У девушки вокруг глаз были голубые круги. Она даже не шевельнулась, как будто слишком устала. — Я возьму ее на руки и понесу, — произнес пастух сердитым голосом, и глаза его гневно блеснули, словно он был зол на меня, на всех нас, на весь свет.

— Скоро все будет хорошо, кровь остановится, — заметил я. Его поведение меня обижало.

— Скоро, — передразнил он. Руки его дрожали, и, положив оружие, он уселся возле Даницы на пол. Спрятал лицо в ладони.

Я посматривал на него и накладывал повязку на рану, из которой не переставая струилась кровь.

— Только покой, покой ей нужен, и рана затянется, — растерянно повторял я про себя и, собравшись с силами, взял Даницу на руки. Пошатываясь, я поднялся и направился прочь от этого места, не обращая внимания на крики своих товарищей. И вот тогда, стоя посреди скал, которые будто уставились на меня белыми зеницами вершин, обдуваемых сильным горным ветром — чутким, верным спутником хорошей погоды, — я понял: истина в моих руках.

— Куда тебя несет? — закричал мне вслед пастух, но голос у него был горестный и усталый.

— Я пойду напрямик. Спущусь по скалам. Не мешай мне, — сказал я и пошел с Даницей на руках по гребню, вспоминая козьи тропы, по которым я уже однажды спускался.

Грегор бежал за мной и что-то кричал, все были в замешательстве, я снова потерял способность рассуждать, нести Даницу становилось все труднее. Может, лучше вернуться и отправиться по более легкой, но длинной дороге? Метка догнала меня, по щекам у нее текли слезы, она ухватила меня за локоть и что-то говорила прерывающимся голосом. Неожиданно из расщелины раздался выстрел, я бросился на землю, Метка прижалась ко мне, Грегор что-то кричал, я вдруг вспомнил, что впереди — обрыв, так что придется вернуться и поискать другую дорогу, потому что с раненой Даницей я не смог бы спуститься без крепкой веревки, даже если бы был здоров. Грегор, уже не такой злой, но все же раздраженный, догнал и прикрыл нас собой.