Мне не показалось убедительным все, что я сказала, но я и не ставила целью убедить его. Я хорошо сознавала, что не открываю секрета философского камня, и все же тот факт, что он должен чувствовать, что кто-то еще озабочен его проблемами, не может не сослужить своей службы. Это все, что я могла для него сделать. Он спросил, можно ли позвонить мне домой. Очень жаль, но у меня нет домашнего телефона. А сюда? Конечно, сюда когда угодно, нет, завтра, к сожалению, нет, однако можно оставить для меня весточку, более того, он должен это сделать, здесь будет мой друг, он все передаст, я была бы рада получить весточку о том, какой была микроперспектива прожитого им дня.
Он вежливо попрощался со мной таким тоном, будто просил прощения. Опустился вечер, я этого даже не заметила. Некоторые телефонные разговоры требуют невероятного напряжения сил. Из окна я увидела Гулливера, пересекающего улицу, он шел сменить меня, Гулливер, его можно заметить даже с крыши небоскреба, недаром его прозвали Гулливером. Я собрала свои вещи и приготовилась уходить. И только сейчас обнаружила, что уже без десяти девять, черт возьми, я же обещала Пако, что буду дома ровно в девять. Если даже я поспешу, раньше чем в полдесятого до дому не доберусь. К тому же общественный транспорт, который в нормальные-то дни — наше несчастье, а уж пятнадцатого августа его вообще не дождешься! Уж лучше пешком. Я стрелой промчалась мимо Гулливера, не дав ему времени поздороваться со мной, он крикнул вслед что-то шутливое, я ответила с лестницы, что у меня свидание, что в следующий раз, Бога ради, пусть приходит точно по расписанию и что я оставила ему вентилятор, хоть он этого и не заслуживает.
Так не бывает, но когда я выскочила из подъезда, то увидела 32-й, выворачивающий из-за угла, и пусть он не подвезет меня до самого дома, но значительную часть пути сократит. Как из пращи я влетела в автобус, он был абсолютно пуст — это тоже было впечатляюще, пустой 32-й в это время, если вспомнить, каким он бывает обычно. Водитель ехал так медленно, что мне захотелось наорать на него, но потом я сказала себе: да брось ты, у него такое несчастное лицо и такие потухшие глаза, ладно, если Пако рассердится, тем хуже для него, я не умею летать. Я вышла на остановке у больших магазинов и быстро зашагала к дому, но было уже девять двадцать пять и не имело смысла бежать, мало того что и так явишься с опозданием, да еще и потной и тяжело дышащей, как загнанная лошадь. Я вставила ключ в замок, стараясь сделать это тихо. Дом был погружен в темноту и безмолвие. Я ощутила беспокойство, неизвестно почему подумала о чем-то неприятном, потом меня охватила тревога. Я позвала: Пако, Пако, это я, я вернулась. На секунду я задохнулась от отчаяния. Я положила книги и сумку на тумбочку у входа и подошла к двери в гостиную. Пако, Пако, позвала я еще раз. Какой жестокой бывает порой тишина. Я знаю, что сказала бы ему, будь он здесь: прошу тебя, Пако, сказала бы я ему, это не моя вина, пришлось вести длинный телефонный разговор, а половина транспорта не ходит, потому что сегодня пятнадцатое августа. Я пошла закрыть балконную дверь — в саду было полно комаров, и как только они увидели свет, то налетели тучей. Вдруг я вспомнила, что в холодильнике у меня оставалась баночка икры и баночка паштета, и подумала, что вот и пришел момент открыть их и даже откупорить бутылку мозельского. Я постелила желтую льняную салфетку и поставила красную свечу. Зажженная свеча придавала уют моей кухне с мебелью светлого дерева. Накрывая на стол, я еще раз слабо позвала: Пако. Ложкой я тихонько ударила по бокалу, тлинь, затем ударила посильней, тлин-н-нь, звук разнесся по всему дому. На меня внезапно нашло вдохновение. Я постелила еще одну салфетку напротив, поставила на нее тарелку и бокал, положила столовые приборы. Налила в оба бокала вина. Пошла в ванную привести себя немного в порядок, вдруг он действительно сейчас придет. Тогда дважды прозвонил бы звонок, он всегда звонит дважды, я отворила бы дверь с таинственным видом, я накрыла на двоих, я тебя ждала, сказала бы я, сама не знаю, почему, но я тебя ждала!
И Бог весть какое при этом у него сделалось бы лицо.
