Голоса надежды - [21]

Он с любовью и праздником слит…

Неизбежным паденьем на землю

Эта сладость полета горчит…

Алексей ВОСКОБОЙНИК

* * *

На весеннем отдохнувшем поле

Я увидел умершую птицу.

И узнал в нем кенора.

На волю

Он когда‑то в клетке так стремился,

Но погиб,

соприкоснувшись с нею.

Тщетно солнце крылья его греет.

Вот и ты мне даришь ту свободу,

От которой медленно я таю.

Не хочу!

Я лучше на комоде,

В клетке од тебе насочиняю.

Ты погладишь нежно мои крылья

И вернешь любви своей Бастилью.

ДУРАК

Смеялись мы:

в лесу весеннем

он радовался крошечным цветам

и плакал над разбившимся птенцом,

и землю обнимал,

дарившую лесам

густую жизнь;

он в лес входил, как в дом,

где каждый куст и каждое дыханье

несли в его сознание покой,

где видел он зачатки мирозданья,

где был он свой.

Несчастья своего не замечая,

покинутый возлюбленной своей,

он улыбался журавлиным стаям

и находил ошибки у корней.

Ему бы жить в ненастоящем прошлом,

чтоб не было политики, войны,

чтоб о любви не говорили пошло

и не пугали фиолетовые сны.

* * *

А под вечер горячая пыль

Улеглась на студеной земле,

И зажженный на счастье фитиль

Слабо высветил что‑то во мгле.

Это было лицо не лицо,

Это были глаза не глаза.

Сизоватого дыма кольцо

Превратило штрихи в образа.

Тут бы сразу упасть и не встать

И при этом простить себе все,

Но вблизи что‑то стало стонать

Заглушаемому в унисон…

А потом — вдруг глухие шаги

И от вздоха потухший огонь.

За невидимым дымом — ни зги,

Лишь предчувствие страшных погонь.

Но глухой не услышит слепца,

Но слепой не оценит зеркал.

Это было начало конца,

А быть может, началом начал.

ЧЕРСТВЫЕ ВАТРУШКИ

Заалела золотая заледь

В тот февральский неуютный день,

Когда юноша, на небо глядя,

Головой уткнулся в старый пень.

Загремел неудержимым эхом

Молодой заснеженный лесок,

И взорвался сыч зловещим смехом,

Недовольный, что прервался сон.

Закачались сосны молчаливо,

От ужасной новости ожив…

Вдруг по лесу кто‑то торопливо

Пробежал, тяжел и суетлив.

— Что случилось, брат! Ты бел, как мрамор.

— Я, кажись, парнишечку убил…

Слышу шорох… Ну, я быстро замер…

Думал зверь… И с двух стволов пустил.

— Да ты что!!

— Смотри, если не веришь:

Вон лежит с кошелкою в руке.

— Ах ты черт! Но что теперь нам делать?

— Я спрошу. Тут дом невдалеке.

— Тебе что, свобода надоела!

Паренька хоть как уж не вернуть.

А тюрьма, ведь это же не дело…

Парня в прорубь надо запихнуть.

Снег закрыл колючим одеялом

На глубокой речке крепкий лед,

Лед закрыл начищенным забралом

Совесть обесчещенных вдруг вод.

А в спокойном доме на опушке

Начинается начало беспокойств,

И остывшие любимые ватрушки

Зачерствели, как березовая трость.

12.12.1977.

КОМНАТА СМЕХА

Здесь так хорошо, как в семье обеспеченной,

Здесь люди не лгут — правда, врут зеркала.

Но каждый, в них видя себя искалеченным,

Не то, что плачет, — смеется без зла.

Цепочкой идут и идут посетители.

Идут, чтоб глумиться до слез над собой…

И кто ж они, гости веселой обители?

Кто ты, например, человек молодой?

Не ты ль по тарелкам под хохот приятелей

Стрелял, попадая в одно «молоко»?

Дай Бог, чтоб не ты, ведь тот станет карателем —

Жестоко и метко разящим стрелком…

То нервный, то глупый смех, то очищающий —

Плебей и патриций в уродстве равны.

Здесь все ненормально, но жизнь — штука те еще,

Все рады, что здесь они просто смешны…

Слепой вдруг зашел с полосатою палкою —

Идет и хохочет, по полу стуча.

И это не выплеск, не выходка жалкая,

А то, что уносит, погаснув, свеча…

Здесь два измерения соприкасаются,

А может, и нет — между ними стекло,

И вовсе не виденьем тайны вскрываются

(Неважно, какие — добро или зло),

А чем‑то, что сводит с ума биохлюпиков,

Что, верно, увидел веселый слепой…

Но надо отвлечься: Цветы — это лютики,

А меч — это птица с настенной резьбой…

Зеркальная кривда, гротескная истина —

Юродивый ищет в уродстве себя.

Да, здесь он смешной, но зато не освистанный,

А там издеваются, даже любя.

Здесь так хорошо, как в стране обесчещенной…

4.05.1993.

* * *

С вокзала, с платформы, с вагонной подножки

Весной или летом, а может, зимой,

Когда над душой издеваются кошки,

Когда все мадонны на вид, как матрешки,

Увидишь мой город, сварливый и злой.

Увидишь, оценишь, поморщишься нервно,

Войдешь в его чрево песчинкой, звеном.

Проспект–пищевод неприглядной каверной

Тебя понесет на трамвае, наверно,

В истоптанный двор и истасканный дом.

О город, ты мастер не нравиться сразу,

Пугать серой кожей дорог и домов,

Изрытой судьбою, как будто проказой,

Уставшей от плоти, как страсть от экстаза,

Простой и всесущей, как роза ветров.

Мансарды на клетках, чудовищность в кубе,

Фабричный, автобусный, уличный гвалт,

Канкан на столе под серебряный бубен

В ночном кабаре, или попросту в клубе,

Где новые русские празднуют бал.

Все это не то, искажение сути —

За стенами бьется в припадке душа,

По улицам бродят обычные люди,

Раз в тысячу лет — бедуин на верблюде,

Зеваки глядят на него чуть дыша.

И это не то — сквозь цветастые шторы,

Замочные скважины, толщу дверей,

Защелки, засовы, заборы, заторы,

Сквозь непонимание, замкнутость, шоры

Наружу и внутрь рвется космос страстей

О город, ты монстр, и этим прекрасен

О друг, ты напрасно шельмуешь его —

Тебя проглотил он…

31.01.1996.

ХОРОШО ЖИВЕМ

Памяти А. Галича

Хорошо живем, хорошо!

Вот побили чуть — и я рад, —