Голоса на воде - [4]

где чёрная смола реки, как шёлковая лента,

которую распутало и выгладило лето

своими хоть и южными, но ветреными днями,

лоснится, отражая звёзды бликами, тенями.

* * *

Похоже облако на яблоко,

на колокол, на стог похоже,

на трели-переклички зябликов,

на трещины на спелой коже.

Гляди, в повозке он качается,

дрожит, заваливаясь на бок,

и, опрокинувшись нечаянно,

сухим дождём поёт из трав.

* * *

Ветер дунет справа,

сердцу верить рано,

остановишь — много,

всё не ради Бога.

Свистнет, словно чайник,

взмолится: прощай

и держи ладони

свету наготове.

* * *

Воду внизу без запаха и песка

и берегов гранитную вертикаль,

на материк лестницу эстакад,

белый над головой частокол зеркал,

лайнер, дрожащий в очереди на взлёт,

видит остановившийся на мосту

тот, кто на этом острове ждёт, живёт,

воспоминаний раскачивая батут.

Свет эту реку делит напополам,

словно граница времени и любви,

рябь от него навсегда остаётся там,

как ни люби, как вынырнуть ни зови,

и остывает в облаке сентября,

в листьях платана и дыме родного дня,

рдеет, как разрушающееся — »я

помню» — от взгляда, даже не от огня.

* * *

Ты приснишься на роликовых коньках,

скажешь: не помни страх,

сам их наденешь, махнёшь: летим!

Полечу на твоих руках.

Прилетим в самый лёгкий, из тишины,

лишь тополя видны,

с крышей из первого снега дом,

белый над ней дым.

Буду сидеть на заборе и

видеть, как ты говоришь: смотри,

в синее озеро я нырнул,

озера я внутри.

Тут же подёрнется тонким льдом

озеро, кувырком,

кубарем ринусь под воду — там

фильма начала ждём.

Вымок и высох туда билет,

бежевый полный свет,

ты обнимаешь меня: люблю,

я не боюсь, нет.

* * *

Твой остров и твоя Москва,

моё такси и мой Манхэттен,

который раз которым днём

не прислониться, как укрыться,

как повернуться и спастись.

Твои слова, мои права

мне возвращённым силуэтом

овладевают, как огнём,

и нет ни времени забыться,

ни наслаждения уйти.

И, брошенный и неспокойный,

оправданный и смолкший за ночь,

вочеловечась ненадолго,

он вдоль разрушенной реки

идёт с утихшей слева болью,

земли касается не сам — он

в том шуме не расслышит толком,

кого лишился вопреки.

* * *

По горам, по долам

ходит шуба да кафтан.

По рукам, по ногам

ткутся пыль и пенька.

Август прян, лист медвян,

небосвод голубой.

Глянь в меня, глянь в меня,

омут выпей, ладонь.

Гавайи

Порою берег молчалив, не шепотлив:

волною воздуха на берег шёл прилив,

потоки цвета мимо ночи опрокинув,

коснулся вытянутой облака руки.

В нём тёк шум пальм, сравнимый с шумом волн,

журчащим шелестом туман рассветный полон,

как полон птичьего клохтания обрыв,

вершину влажной отражающий горы.

* * *

Нежность, которая нас качнёт,

выронит нас на берег, —

книга, которая нас прочтёт,

верим мы ей, не верим.

Солнце упало за камень, там

смотрит вверх головою —

пусть прорастёт по её пятам,

всюду, как той травою.

* * *

Воздух имеет происхождение своё от зноя и холода.

Якоб Бёме

Небо такое же, как тогда.

Облако. Тёмный зной

опустошая, горит слюда,

вставшая надо мной.

Рыбы, покрошенный мелко лёд,

лава асфальта, плит.

Воздух родившийся солнце пьёт,

вывески шевелит.

* * *

Вытянулась мгла,

вылилась на землю,

окунула в мёд,

подошла ко мне.

Тени на бочок,

сон гречишный, мятный,

где моя ладонь,

воздух, вдох.

* * *

И старая река, и жар

к лежащей яблоне привыкли

и помнят, как дрожал навыкат

беспомощный горящий шар

большого яблока на ней,

и как подрагивала, билась,

не видя неба и людей,

не зная, что такое — милость.

* * *

Над голубым, как в иле водоросли, днём

судьба качается на вытянутом стебле,

увидишь сон такой, как видела река,

и воздух переменишь на прибрежный, —

войди, трава, стучи, ещё найди,

покуда мне не встать, не стать тобою,

мне горная дорога не бела,

не ровен шаг под нею, сок не выпит.

* * *

Там, где Америка, босиком,

трогаешь языком,

розы истаявшим лепестком,

помнила, шёл пешком.

На, береги и прощай, спасти

можно того в пути,

кто не забыл, что лежит в горсти

мокрый песок, штиль.

* * *

Здесь облачно, плывёт асфальта тень,

меж плитами стареет тёплый камень

голыш — как в сухарях, окатан щебнем,

и гром, как сердце, вздрагивает в горле.

Застынем, завернёмся и пойдём.

* * *

Пугливо голуби неслись,

и слабая листва металась,

застигнутая, наспех вниз

ссыпалась — и двоилось, рвалось

овеществлённое воды

сознание, поток зелёный,

коснувшееся высоты

тоски, как свет, одушевлённой.

* * *

Не вознаграждена, обручена,

растеряна тщетою повториться,

покою и размаху вручена,

как белая над облаками птица, —

так сквозь меня просвечиваешь ты,

и планеры из клетчатой бумаги

уложены за пазухой, впритык,

у сердца, в левом внутреннем кармане.

* * *

Вечер, дерево, восток,

ветер, озеро, восторг.

Обними и посмотри:

цеппелин поёт внутри.

Тишина, и вдалеке

голубь на его руке.

* * *

Увидит темноту и дрёму

и невысокое метро —

шатёр, раскинутый под нами,

и в белой лилии пыльцу,

как в терракоту сна, уткнётся.

Божок покинутый, пойди,

летай — так, видимо, влетает

пугливый бражника детёныш

в моё раскрытое окно.

* * *

Океан обнимет юг

лавой кружащихся рек —

ледяней гренландских рун

берег, слеп.

Одолень-волна цветёт

ото дна и пьёт траву,

то подталкивая плот,

то к нему.

* * *

…и договорил

ветер, снова ветер,

падающий свет

зарево открыл.

Изнутри воды,

белое, качалось,

посмотрю — причал,

водоросли, дым.

* * *

Белая вода,

сколько хватит дня,

небо и металл,