Голоса на воде - [2]

пространстве, будучи помехой

моей любви, о Боже мой.

* * *

Гибнем, как выпавший в город снег,

дома живём ничком,

через неполные … тысяч лет

помнимся светлячком.

Тонем ладонями на восток,

гаснем, как шум сперва,

ждём, что воскреснут перед крестом

утренние слова.

* * *

В белом воздухе медовом,

на крыльце полупустом,

выйти к берегу готовы,

исчезают под мостом.

Здравствуй, горло расстояний.

Празднуй, музыка и дух

одного из двух сияний.

Поглоти одно из двух.

* * *

Люди со спины

выглядят счастливей,

ходят торопливей

голода блесны.

Двери отвори,

на пороге ангел,

маятником, гонгом

сердце изнутри.

Будем выводить

утром на прогулку,

 мякишами булку

селезню давать.

* * *

Колодец, полный пустотой,

слезы, крупинкой ставшей соли,

не принял, не нарушил воли её, —

 уже не быть водой.

Подумаешь об этом вскользь,

идя и стряхивая брызги

с листков, с тугих бутонов роз,

которых не раскрыл, опрыскав,

дождь, распахнувшийся не здесь,

и, радужный канатоходец,

танцует облачная взвесь —

в ней смотрит и молчит колодец.

* * *

Слева теплота

старого дивана,

справа теплота

старого кота.

И всего-то, да,

не проходит, рано,

с уха до хвоста,

нету, пустота.

* * *

Самолёт летит, качая

белым подбородком,

так носами на причале

вздрагивают лодки.

Над водою ледовитой,

над морскими львами,

над безлистым сталагмитом

в каменном кармане.

Всё летит, летит, красивый,

как хали-хало и

млечник бурый, древесинный,

груздь мавроголовый.

* * *

Прогулка, поиски впотьмах,

где цвёл и вспыхивал, доверю

тех листьев прах, и пух их серый,

летающих, потухший парк

тебе знакомо отдаю,

ты будешь шёпот, снова, помнишь,

такая радость, что покой лишь

остудит трапезу «люблю»,

полузакрыв глаза, иду

бульваром, голосу чужому

послушна, мне и хорошо, и

весны прощаю красоту.

«Тройчатка»

1

Вернёшься в тёплую Москву,

под новую листву.

Я просто не переживу.

Я не переживу.

Автомобили, ночь, ладонь,

знакомая на вкус.

Ты будешь сетчатой водой,

в себя принявшей груз,

Москва, чей голос до земли

склоняет фонари…

Через неё переболи.

Даст Бог, перегори.

2

Вот и вернулся на место любви.

Лёг и уснул, как был,

на возвращение убив

пару минут ходьбы. 

День отгорит, и тоска войдёт

в новую листву.

Тот, кто вернулся, переживёт.

Я — не переживу.

3

В темноте твою ладонь

вспомнила почти.

Там, где видится огонь,

сумрак на пути.

Будто маятника стук

ног шаги босых.

Так на тумбочку кладут,

расстегнув, часы.

Так с тобою говорит

и молчит Москва.

Слушай новый алфавит:

я, ж, и, в, а.

* * *

Освободившись от любви,

от темноты освободившись,

не уходи, не оглянувшись,

не останавливай руки,

не видя, что освобождён,

так шелкопряда спящей спинке

не тяжелее крыльев нитки,

которыми перекрещён.

* * *

Летя дворами и домами,

как фантик съеденной конфеты,

снег был беспомощней бумаги,

роднее первой сигареты,

не тая на ступенях лестниц,

висящих по диагонали,

не останавливаясь здесь и

вверху, слепили, окунали,

и окончательно минула

та, о которой соли горстка,

в них, хлопьях пения и гула:

лежит и светит солнца шёрстка.

* * *

И волна ли или нам и

ветер врёт, напомни,

пели, верили, не знали,

плакали о ком ли.

По живому морем небу

догуляв счастливо,

так не берег ждёт ковчега,

голубя — олива.

* * *

Вечер плывёт по его руке,

устье реки — плечо,

дерево держит на поводке,

он не поймёт о чём.

Это как раковины в песку,

гребень волны шихана,

долгий, глубокий рисунок скул

берега океана.

* * *

По тёплым улицам пустым

и наклонённым переулкам,

сквозь юга дым и запах дынь,

пекущейся дыханье булки,

иду за ним.

По белым плитам босиком,

под звон сдвигающихся рюмок

к особняку, особняком,

не обнимая, не горюя,

иду легко.

Вор выпьет, что не на виду,

дождь выйдет и следы зароет

в ложащемся во тьму саду,

к утру покажет сушь барометр,

одна, иду.

* * *

Счастье только лишь чужое,

никогда своё, —

так полощется большое

новое бельё

в голой проруби дубовой,

и стоит потом

на балконе белым колом,

словно в горле ком.

* * *

…ещё не высохла зима,

но лёд чернеющий оттаял,

вечнозелёные дома,

в листву одеться не пытаясь,

весной в самих себя растут,

сомкнувшись под её рукою,

зеркально радуются: тут,

как сердце, озеро в покое,

и верхней облачной душе

пора за ним, оно болит.

…спускаясь с неба этажей

в наружу отворённый город,

в полузакрытый алфавит.

* * *

На одном материке,

но у разных океанов

мы вдвоём, рука в руке,

вопреки меридианам.

С гор покатится трамвай,

мост метнётся неба выше,

опрокинет в ночь и в рай —

эхо, берег, волны, слышишь…

* * *

Я помню их осенний вид,

но их не видела весною,

они стоят передо мною

налево справа, как иврит.

Когда-нибудь переведу

тому, кто вырасти успеет:

деревья, что не розовеют,

не замерзают, как в аду.

* * *

Зимой дыхания тепло

осыплется, как смерть сухая,

по мёрзлой насыпи ступая

на глубине.

Мороз царапает стекло,

и поворачивает поезд,

какой восторг, какая горесть,

иди ко мне.

* * *

Обыкновенная зима

и снег нерусский, глянцевитый,

картина прерафаэлита,

бочок надрезанный граната,

разграбленные закрома.

Всё настоящее: луна,

вернее, месяц, лёгший навзничь,

мышь, удирающая прочь,

куда глаза глядят, и плач

хозяйки от дурного сна.

* * *

Какая радость, что меня

он потерял и не увидит, —

так ненавидящий, тая,

заходит в дом и ненавидит,

собой неузнанный, молчит,

сквозь слёзы морщась, колупая

на стенах краску, голубая,

как все умытые подъезды,

обитель хлорки и стыда,

она навечно, навсегда,