Прóклятое прошлое — проклятое, чтобы больше не происходить, чтобы рассеяться, как будто его не было, — становится наваждением. А наваждения, как известно, возвращаются. Не возвращается только искупленное прошлое, просветленное сознанием, — прошлое, которое преобразилось в слово истины. История, ставшая истиной, не возвращается, не может вернуться. Она поднимается к небу, надысторическому небу; ее истина теперь — одна из путеводных звезд. <…>
Так что и трагедия не повторяется. А если повторилась, значит, она осталась той же самой, не переступила роковой порог. Переступить его помогает память, сознание. Когда сон по-настоящему понят, снизойдя столько раз, сколько нужно его преисподней, чтобы осветиться, он уже не возвращается. Больше того: если он и приснится теперь, то по-другому.
Сколько длится история, столько длятся и наши сны. Но если история — нечто большее, чем цепь катастроф, мы должны научиться читать сны. И, как ни странно, это возможно.
Этому учатся, не заслоняясь от пустоты, остающейся, когда трагедия завершилась, от сиротства и покинутости, с которыми остается тот, у кого она все отняла. От той пустоты, той пустыни, среди которой брошен тот, кому не оставлено ничего, даже смерти, — ничего, кроме жизни: да, она нереальна, но в ней, в отличие от снов, есть горизонт и есть время. И тогда он пробуждается. Пробудиться — значит вернуть себе сознание, а с ним свободу — свободу и время.
Тому, кто с трудом пробудился — и не просто от своего сегодняшнего, но от нашего общего векового сна, — абсолютно очевидно: история Испании век за веком зачарованно застывает на одном пороге: пороге гражданской войны. <…> Над головой изгнанника склубились все Гражданские войны испанской истории. Сквозь их все он должен пройти, все их он должен вылущить до конца, чтобы найти среди них даже необъявленные.
И если это вправду трагический порог испанской истории, мы должны через него переступить; если это узел, мы должны распутать его раз и навсегда. Должны положить конец векам Гражданской войны. И закончиться, чтобы больше не повторяться, должна не просто последняя, а гражданская война как таковая. Если подобного не произойдет, Испания не сможет продолжать свою историю, она выпадет из истории, останется участком земли, географической подробностью… Испанцам не будет места ни в Испании, ни за ее пределами. И жизни в ней не будет.
Так пусть же этот заклад хранится в руках изгнанника, когда он без вопроса и плача смотрит в небо. Да не отнимут у него голос и слово. Он не просит ничего, кроме того, что ему осталось, чего он никогда не терял и что сумел заслужить: свободы, которую унес с собой, и правды, которую заслужил в той посмертной жизни, которую ему оставили. <…>
[1961]