Голос Ленинграда. Ленинградское радио в дни блокады - [13]

31 октября 1941 года диктор Антонина Васильева получила карточки на ноябрь. Она тогда жила еще дома, на Петроградской стороне. И вот, придя домой, А. Васильева карточек не нашла. На другой день обыскали с фонарем «летучая мышь» все комнаты рядом с дикторской – безрезультатно. И тогда работники «литдрамы» – Я. Бабушкин, К. Миронов, живший в Доме радио с женой за тонкой занавеской общей комнаты, – позвали А. Васильеву питаться вместе с ними. Делились кусочками хлеба, давали кружку сладкого чаю. Все это – буквально отрывали от себя. Помогала вся литературная редакция – троим такая помощь была бы не под силу. Диктор Антонина Андреевна Васильева, с волнением вспоминая этот эпизод, говорила, что жизнь ей спасли товарищи.

Далеко ли от Дома радио до Филармонии? Мы говорим – рукой подать, метров триста-четыреста. Но эти метры казались очень длинными, когда приходилось уже ослабевшим людям тащить огромные котлы с водой (в подвале Филармонии водопровод замерз не сразу), которая расплескивалась по дороге. Встретив однажды таких продрогших на морозе женщин в вестибюле Дома радио, комиссар объекта МПВО Е. Прудникова сказала: «Нам диктор живой нужен, а не обледенелый». Времянки не могли согреть огромный дом, они и отогреться человеку не давали. С одной стороны ватник или пальто уже начинали тлеть, а с другой оставались холодными. Холод был как бы внутри голодных людей. Чтобы их согреть – нужно было сначала покормить. Так говорили все, кто пережил в Доме радио первую блокадную зиму. Под крышей Дома радио, кроме сотрудников Комитета, всю войну находились связисты – военнослужащие роты одного из трех батальонов связи, созданных в Ленинграде. Они обслуживали радиовещательный узел15. Связисты имели свое начальство.

Комитету не подчинялись, но их деятельность и задачи РВУ были определены необходимостью сохранить вещание. Еще когда только возникла угроза вражеских бомбежек, решили рассредоточить оборудование узла, находившегося на пятом этаже радиодома. В подвале оборудовали за три дня резервный узел, а затем в течение месяца построили новый РВУ.

Все это требовало огромных усилий, как и обеспечение его работы в условиях, казалось, немыслимых. По свидетельству инженера Ф. Кушнира, «осенью (1941 года. – А. Р.), как и впоследствии весной, отсыревшую в подвалах аппаратуру просушивали парикмахерским прибором „ФЭН“ для сушки волос. Зимой в помещениях аккумуляторной на потолочных балках образовался лед. Ежедневно техник Богоутов скалывал и выносил его. При 8 градусах мороза… оборудовали новую речевую студию для иновещания».

Трудно было жить в холодном доме (хотя где же они были – теплые дома в блокадном Ленинграде?), не легче пришлось и тем, кто совершал ежедневные походы к родным, семье. Н. Теребинская, сотрудница детского журнала «Костер», а с февраля 1942 года редактор передач «„Костер“ по радио», вспоминала, как, выходя во тьму Манежной площади, она только метров через триста, у цирка, начинала различать дорогу. А так – шла на ощупь, всегда по одному и тому же маршруту. Споткнуться, упасть было легко, а вот подняться ослабевший человек оказывался не в силах. Поэтому идти всегда предпочитали вдвоем.

Вспоминая те дни, чаще всего пишут именно о шестом этаже Дома радио, но жили и работали не только здесь. Когда начались налеты и обстрелы, многие переехали вниз, в подвал, который стал своего рода бомбоубежищем. Здесь редакторы литературной редакции встречали ноябрьский праздник сорок первого года, собравшись вместе за скудным столом. В подвале продержались до зимы, но оказалось, что времянку установить там не удается, и пришлось подняться наверх. Этот шестой этаж нес с собой не только опасность бомбежек и обстрелов, но и множество бытовых трудностей. Ведь не было не только света, тепла, не было и канализации…16

На второй день войны комиссаром объекта МПВО стала Е. Прудникова (начальником объекта по должности являлся руководитель Радиокомитета), в ту пору молодая женщина, занятая повседневной работой в редакции «Последних известий». Она была энергична, требовательна, безотказна в делах, которым, казалось, нет конца. Комиссар приходила в столовую проверить распределение дрожжевого супа (на счету каждая тарелка), она назначала дежурных в многочисленные команды – пожарную, охраны порядка, связи, ей поручили организацию работ по расчистке соседнего дома от завала, и она сама старалась понять физическое и духовное состояние человека. Одного нужно было любыми средствами уговорить срочно уехать из города, другому разъяснить, что его место здесь, что именно здесь он принесет пользу. Когда первой зимой стал вопрос об отъезде К. Элиасберга (состояние дирижера было тяжким), Е. Прудникова доказала всем и больному музыканту, что уехать ему нельзя, что без него не быть оркестру, а ведь оркестр еще сможет звучать, он нужен городу… Карл Ильич остался, его роль в музыкальной жизни блокадного города общеизвестна.

В феврале сорок второго О. Берггольц прочитала комиссару отрывки из «Февральского дневника». На другой день комиссар собрала всех, кто был свободен от дежурства, слушать поэму. Автор сменила свой обычный ватник на черное платье, хотя недолго было схватить простуду. И. Прудникова поняла – это для О. Берггольц праздник вопреки всему. Ольга Федоровна сказала: «Об этом я буду читать так». Читать так – вопреки блокаде, холоду, голоду.