Голос Лема - [176]

Более расширенные анализы — апокрифа, разветвляющегося на миллионы версий в многолетних имитациях — проводят уже не на единицах «литературного произведения», а на «фрактале темы». Поэтому первоначальной относительно произведения, воплощенной в той или иной форме, является идея, и иногда она может выразиться одним романом, иногда — несколькими, иногда — рядом коротких рассказов, а иногда — сублимироваться в нефабульные формы или даже проявляться сугубо негативно, in absentia, то есть вызывая отказ от написания других произведений. Таким образом, в творчестве гейдельбергского апокрифа Лема проявлялся, например, фрактал Бога (в атеистических аналогах Его, как в «Не буду служить» или в «Уничтожение») и фрактал антитоталитаризма (только после водворения в тюрьму пост-Лемы пишут чисто антикоммунистические произведения, как «Вид с чердака» или многочисленные «Возвращения с Магелланова облака»).

Тем временем нелинейное литературоведение выводит очередные специализации, течения и школы в рамках течений, а именно: ОШИБОЧНУЮ ФИЛОЛОГИЮ (см. «Литература как несчастье» Альфонса К. Биттера), показывающую, что совершеннейшие языковые решения возникают в результате очевидной ошибки в стартовых параметрах; самые великолепные неологизмы — это дети лингвистических катастроф, семантических абсурдов (как из самой идеи переносного телефона получить «сотовик», из нежеланной электронной рекламы — «спам»?), или ЭВОЛЮЦИОННУЮ ЭСТЕТИКУ, берущую хронологически упорядоченные произведения и их автора в неразрывной связке с критикой и аналогичными элементами обратных связей. Только благодаря практичным аппликациям нелинейной апокрифистики можно увидеть, писал бы Станислав Лем так же при абсолютном неведении относительно восприятия своих прежних произведений. Оказывается, что до такой степени обращенные в самого себя, независимые творцы появляются как невероятно редкие исключения, и что, как правило, рецензенты и критики являются соавторами более поздних книг писателей, творчество которых описывают (на основе сравнений параллельных процессов апокрифологи это тщательно раскладывают на «авторства неполные» и т. п.). Аналогично законам естественного отбора, детерминирующим биологическую эволюцию, в эволюционной эстетике существуют законы, определяющие степень «приспособляемости» текста к существующей культурной среде (со своеобразными читательскими нишами, критиками-хищниками, волнами крупных вымираний и межавторским родственным альтруизмом), а также — шансы «выживания» автора с чертами, отличающимися от среднечеловеческого. Среди всех возможных мутаций Лема одна — научно-фантастическая — достигает наилучших результатов. Пост-Лемы, придерживающиеся реалистической прозы à la «Больница Преображения», зачастую оказываются совершенно забытыми в истории литературы.

Эмансипация апокрифа

Работы по пост-Лему в МАТЦГ шли бы дальше своим путем, если бы не скандал с краковско-венским апокрифом, правовая ситуация которого радикально изменилась после ратификации европейскими странами капштадской конвенции 2055 года. Господа ТКО ударяют в этом месте в высокие тона, как ярые эгалитаристы для случая post hominem. Разделы, описывающие политические танцы, проходившие тогда вокруг «биологических» апокрифов, я считаю самыми слабыми во всей книге, но только в силу их очевидной агитационной ориентации (сравнения сархивированных результатов апокрифов с массовыми абортами грубы и мало логичны, ведь каждый цифровой процесс удастся открыть и повторить через любое время без вреда для внутренней «тождественности» процесса, непрерывность которого нельзя сохранить в операциях на материи), поскольку тогда самого Станислава Лема и литературу ТКО почти теряют из виду.

Напомним, что эмансипация апокрифа Лема, взращенного доктором Вильчеком и доктором Вейсс-Фехлер, была возможна раньше всех, поскольку он возник, прежде всего, как продолжение материального бытия Станислава Лема (ДНК и нейроструктур белкового мозга). Эту специфику, принципиально отличающую его от гейдельбергского апокрифа, использовали в работах коллектива для получения результатов, недостижимых для апокрифа, интерполированного из продуктов ума Станислава Лема. Апокрифические процессы продвигались у Вильчека и Вейсс-Фехлер в противоположном направлении. Поэтому если МИР + АВТОР = ТЕКСТ, а ТЕКСТ − МИР = АВТОР, то ТЕКСТ − АВТОР = МИР. Раскладывая оригинальное творчество Станислава Лема на когнитивной сетке, отвечающей его разуму в момент творения, мы получаем сумму внешних влияний (импульсы из мира), которые после преобразования дали на выходе лемовский текст. В МАТЦГ похожие эксперименты давали бы нулевую информационную прибыль: так как их апокриф реконструировали, в частности, именно из текстов, и дело свелось бы к петле тавтологии. Краковско-венский пост-Лем, однако же, позволял более глубокие исследования.

Основываясь на этой МИРООТКРЫВАЮЩЕЙ ИНЖЕНЕРИИ (reverse cosmogony), Вильчек и Вейсс-Фехлер получили довольно большой спектр «миров Лема»: в диахроническом смысле (мира, постигаемого Лемом во время написания очередных книг), а также модульном (разные миры для разных значений тех параметров апокрифа, которые нельзя верифицировать на основе исторических данных).