Голос Лема - [175]

Пост-Лем

Многочисленных критических работ дождался гейдельбергский пост-Лем. ТКО подчеркивают, что именно этот информационный проект с самого начала предназначался для литературных исследований. Как только в МАТЦГ откалибровали пост-Лема до идеального соответствия оригиналу, появилось искушение «вытягивать» из апокрифа писателя новые произведения. Тут возникло первое препятствие. Как Лем in homine описал это в «Истории бит-литературы», не любое творчество удастся успешно экстраполировать за рамки содержания, уже реализованного творцом. Некоторые авторы уходят из этого мира, прежде чем высказали все, что хотели сказать; некоторые же в своем творчестве сперва «закрываются», а потом им остается саморазмножаться или молчать. Лем молчал. Такой парадокс встал перед апокрифологами из Гейдельберга: чем более их пост-Лем будет верен оригиналу, тем меньше вероятность, что он напишет что-либо существенно новое.

Как известно, приняли решение о дивергенции апокрифа. Пост-Лем 1.01 развивался по начальной биографической линии, а для пост-Лема 1.02 внесли изменения для 1990-х годов. ТКО повествуют, основываясь на интервью с тогдашними работниками МАТЦГ и логах администратора проекта. Ему (пост-Лему) преподнесли ежегодники тогдашней польской прозы. Он проглотил их и впал в меланхолию, ступор и общее безделье. Ему подключили нейропротезы юношеского интереса к миру. Он вернулся к чтению научной периодики и проникся доверием к интернету; захотел чаще выходить из дома. Поэтому ему омолодили «тело». Он написал много эссе и фельетонов. Ему вкололи сюжетную инъекцию. Он начал выстукивать на машинке роман, но через несколько десятков страниц выбросил его в корзину. И так три раза подряд. Половина отдела потом сидела над этими виртуальными обрывками. Высказывали пожелание встроить ему ограничитель самокритичности и небольшой усилитель самолюбования. В конце концов решили передвинуть точку дивергенции апокрифа еще на 25 лет назад.

А поскольку этот гейдельбергский пост-Лем из 1960-х и 1970-х годов (конструкции 1.03.1020–1.03.1649) также подвергался модификациям и перезапускался на изменяемых параметрах (в том числе в различно модулируемых жизненных условиях и политических обстоятельствах), дивергенция коснулась и старых текстов. Например, пост-Лем, действующий в ПНР сурового коммунизма, где никогда не было «оттепели», не говоря об Эдварде Гереке, вместо «Новой космогонии» пишет предназначенную для печати вторую редакцию «Новой экономики», где не физики меняются во времени и пространстве и «приспосабливаются» к готовым, идеальным математическим теориям, а законы экономики и экономические системы. Поэтому не всегда и не везде действительным, согласно этой версии пост-Лема, является, например, утверждение о вытеснении лучших денег худшими или фальшивыми — об абсолютной эффективности закона «невидимой руки» рынка. И потому марксистская экономика, как идеальная абстрактная модель, особенно плановая коммунистическая экономика, может оказаться действенной, будучи сначала годами неэффективной (или фальшивой). Корректировке подвергаются не скорость света, масса электрона, постоянные Планка или Больцмана, а законы спроса и предложения, форма кривой Лаффера или попеременность волн Кондратьева. «Новая экономика», внушая, что Маркс был прав, хотя он же не был прав (или, если желаете, был не прав, хотя был прав), в рамках вышеприведенной имитации не могла появиться в официальном обращении. Часть апокрифов Лема после дивергенции направилась дальше этим путем, создавая незавуалированную критику системы и вмешиваясь в политическую деятельность значительно сильнее, чем через Польское независимое соглашение и тому подобные движения.

Группа литературоведов Университета Рупрехта-Карла по прошествии года начинает публиковать эти труды, и именно тогда, по мнению Тукагавы, Крупского и Орвитца, рождается современная апокрифистика, а вместе с ней — новые области науки о литературе.

Волновая функция Станислава Лема

С течением времени апокриф Лема стартовал, дорабатывался и стартовал заново на параметрах все более осознанно отклоняемых; он существует уже в сотнях и тысячах версий. Таким образом, мы узнаем произведения Лема, видоизмененные согласно математике хаоса: от очень друг на друга похожих, сосредоточенных вокруг аттрактора главной идеи (почти дословный сюжет романа «Расследование») до сильно отличающихся в результате небольшого изменения начальных предположений — разбитых на литературных бифуркациях (например, события романа «Солярис», представленные объемным текстом с тем же самым началом, но диаметрально отличающимися фабулами и финалами). НЕЛИНЕЙНОЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ занимается исследованиями текста, видоизменяющего линейный образец, то есть существующее произведение. Предметом анализа является, скорее, соединение творческих процессов, приводящих ко всем возможным текстам, онтология в соответствии с теорией Ингардена.

Также представляющая производную нелинейного литературоведения и переживающая сейчас расцвет ФРАКТАЛЬНАЯ КРИТИКА не была бы возможна без помощи продвинутых апокрифологических инструментов. Анализу в ней подлежит не отдельное (квантованное) произведение, а волновая функция произведения (см. «Вероятностное литературное произведение» Ф. Кёпфа), имеющая свои экстремумы, степень вероятности и т. п. Версия текста, которая увидела свет — которую мы знаем как единственно возможную, ибо единственно настоящую, — может получаться на абсолютной периферии функции, из точек на ее графике, отвечающих маловероятным состояниям; в то время, когда максимум функций дает произведение в совершенно другой форме. Бывают яблоки продолговатые, округлые, грушевидные — но яблочность яблока мы распознаем именно потому, что видим не один случайный фрукт, а континуум тысячи форм, реже или чаще реализованных.