Голос лебедя-трубача - [5]

Лебедь же скользнула по озерной глади к своему гнезду и снова уселась согревать яйца. Она была счастлива, что осталась жива.

Вечером, перед сном, Сэм достал тетрадку и ручку. Вот, что он написал:

По-моему, нет ничего замечательней в целом мире, чем гнездо с яйцами. Яйцо — ведь в нем заключена жизнь! — совершеннейшая вещь на свете. Оно прекрасно и таинственно. Яйцо куда лучше, чем теннисный мяч или кусок мыла. Кусок мыла всегда будет куском мыла, пока не сделается таким маленьким, что никому не будет нужен, и его не выбросят вон. А вон яйцо когда-нибудь станет живым существом. Лебединое яйцо расколется, и из него выйдет лебеденок. Гнездо почти такое же прекрасное и таинственное, как и яйцо. Откуда птицы знают, как строить гнездо? Ведь ее никто никогда этому не учит. Откуда же она знает, как строить гнездо?

Сэм захлопнул тетрадь, пожелал папе спокойной ночи, задул лампу и забрался в постель. Некоторое время он лежал, раздумывая, откуда птица знает, как строить гнездо. Вскоре его глаза закрылись, и он уснул.

4. Птенцы

Ночью лебеди показалось, будто она слышит легкое постукиванье под скорлупой. В предрассветный час она уже не сомневалась, что у нее под крыльями что-то шевелится, словно кто-то маленький копошится. Может, наконец-то, на свет появились птенцы? Ведь яйцо не может шевелиться, поэтому лебедь решила, что под ее крыльями есть кто-то новенький. Она сидела не шелохнувшись и все ждала, ждала… Муж был рядом, оберегая ее от возможной опасности.

Заключенный в скорлупку лебеденок должен потратить немало сил, чтобы выбраться наружу. И никогда бы он не выбрался, не дай ему Природа сильную шею и крошечный зуб на кончике клюва. Зуб этот очень острый: с его помощью птенец продалбливает дырку в прочной скорлупе. Главное — продолбить дырку, остальное просто. Получив возможность дышать, лебеденок начинает вертеться и крутиться в разные стороны, пока не высвободится совсем.

Лебедь знал, что вот-вот станет отцом, и ждал этого события с огромным нетерпением. При мысли об отцовстве его душа наполнялась гордостью и вдохновением. Он заговорил с женой.

— Вот я скольжу по-лебединому плавно, — произнес он, — а вся природа вокруг дышит редкостной красотой. Небеса медленно озаряются дневным светом. Над самой озерной гладью нависают облака тумана. Туман неторопливо устремляется ввысь, подобно дыханию в морозный день, — а я все скольжу и скольжу по-лебединому плавно, и птенцы появляются из яиц на свет Божий. Я скольжу и скольжу. Утренний сумрак рассеивается. В воздухе разливается тепло. Туман исчезает. Я скольжу и скольжу, по-лебединому плавно. Птицы заводят утреннюю песнь. Лягушки, квакавшие всю ночь, умолкают. А я все скольжу, не останавливаясь ни на миг, скольжу, подобно лебедю.

— Конечно, ты скользишь, подобно лебедю, — заметила жена. — А как еще ты можешь скользить? Не можешь же ты скользить, подобно гусю?

— В самом деле. Ты совершенно права. Благодарю, дорогая, за то, что ты меня исправила.

Лебедь был слегка обескуражен благоразумным замечанием жены. Ему нравилось произносить витиеватые, изысканные фразы, нравилось представлять, как по-лебединому он скользит. И он решил, что лучше ему побольше скользить, а говорить поменьше.

Все утро его жена слышала постукивание из скорлупы. То и дело она чувствовала, как что-то под ней шевелится. Это было странное ощущение. Так долго — целых тридцать пять дней! — яйца лежали без движения и вот теперь ожили. Лебедь понимала, что правильнее всего сидеть тихо.

Когда день склонился к вечеру, терпение лебеди было вознаграждено. Она глянула вниз, и там, в перьях, показалась крошечная головка — первый ребенок, первый птенец. Мягкий и пушистый. Цветом он не был поход на родителей — серый. Лапки были желтые, как горчица. Ясные глазки блестели. Пошатываясь на нетвердых лапках, птенчик выбрался из-под оперения матери и встал рядом с ней, с удивлением глядя вокруг, на неведомый мир. Мать ласково заговорила с ним, и ему так радостно было слышать ее голос. Радостно вдохнуть свежего воздуха после многодневного пребывания в скорлупе.

Лебедь, весь день глаз не сводивший с гнезда, заметил маленькую головку. Сердце его подскочило от счастья.

— Птенец! — воскликнул он. — Ну, наконец-то! Теперь я — отец, я принимаю на себя приятное бремя ответственности, тяжкий долг, который и есть отцовство. О сын мой, радость моя, что за блаженство видеть твое личико, полускрытое перьями матери твоей, ограждающими тебя от опасностей! Что за счастье видеть тебя здесь, под этим чистым небом, средь тихих, мирных вод этого озера, при свете долгого весеннего дня!

— Почему ты вдруг решил, что это сын? — удивилась жена. — Да будет тебе известно, это дочка. Как бы то ни было, это птенец, живой и здоровый. Я чувствую под собой и других. Возможно, все пройдет хорошо. Может быть, вылупятся даже все пятеро. Это станет ясно к завтрашнему дню.

— Я совершенно уверен, что так и будет, — ответил муж.

На следующее утро Сэм Бивер проснулся очень рано. Его отец еще спал. Сэм встал с постели, оделся и разжег на плите огонь. Он поджарил несколько кусочков бекона и два тоста, налил в стакан молока и принялся за еду. Закончив завтрак, он отыскал карандаш и бумагу и написал: