Голос из толпы. Дневниковые записи - [38]

Возвратившись в деревню, у ворот одного из домов я увидел мужчину. Одетый легко, в безрукавке, он, по-видимому, вышел подышать свежим воздухом и стоял, скрестив на груди руки.

– Скажите, – обратился я к нему, – ваш колхоз считается неплохим?

– Ну, неплохим.

– И колхозники живут в достатке?

– Чего спрашивать! Раз колхоз хороший, то и мы хорошо живем.

– А у вас не бывает так, чтобы кто-нибудь не хотел работать в колхозе, предпочитая жить единолично?

– Таких не имеется. К чему уходить из хорошего колхоза? Я сам приехал сюда из Ленинграда.

– Вы ленинградец? Раньше в Ленинграде жили?

– Я там работал. Теперь сюда приехал. Живу, не жалуюсь. Всего хватает.

– А ведь здесь много и плохих, бедных колхозов.

– Это которые далеко от центров. А здесь – дорога, Волхов.

Из колхоза имени Сталинской Конституции я уезжал на рассвете.

Над деревней распростерлось белесое, без единого облачка небо, обещавшее жаркий день. Но в воздухе еще гулял холодный, знобкий ветерок, колыша придорожное разнотравье и глухо шумя в ветках ближайших сосен: шу-у… Иногда он вдруг замирал, и сразу начинала чувствоваться ласковая теплынь солнца, и становилось заметно, как по земле стелются и жужжат мухи.

Рядом с клубом паслись две лошади. Они побрякивали привязанными к их шеям колокольцами. С неба доносились пока негромкие птичьи посвисты, изредка в разных концах деревни всхрипывали первые петухи. И все же без звуков человеческой речи все кругом казалось тихим, безмолвным. Однако уже курились дымком трубы на двух домах, а на дороге ровный, отсыревший за ночь песок взрыхлился цепочкой свежих следов – какой-то человек проходил здесь раньше меня.

Из-за угла одного дома вышел теленок. Навстречу ему выбежала собака, потянулась носом к морде теленка. Он боднулся, зашатавшись на тонких ногах, собака исчезла за домом, и теленок продолжал пощипывать траву, казалось брезгливо морщась от прикосновения к росе.

На дороге появилась старушка. Впереди нее, задрав хвост, шустро семенит та самая собака, что испугалась теленка. На крыльце другого дома возникла фигура растрепанной женщины с ведрами в руках. «Здравствуй, Алексеевна», – приветствует ее старушка поутру громким, ясным голосом.

А время идет. Все ярче голубеет небо, ветерок понемногу утихает, и уже припекает солнце, и зарождаются новые, радующие душу звуки. Вот в каком-то дворе послышалось кудахтанье кур и следом – женский голос, зовущий «цып-цып». Потом за стеной следующего дома заплакал грудной ребенок…

Пробудилась природа. Пробудились люди. Все было в преддверии дня, и день начинался прекрасный, многообещающий, как сама жизнь.

И все-таки колхоз имени Сталинской Конституции в Новоладожском районе был чем-то вроде оазиса в пустыне. Все прочие колхозы, где я побывал, едва сводили концы с концами, да и то благодаря государственной помощи.

– Понимаешь, я бригадир, а получаю 30 рублей в месяц! – жаловался мне колхозник. – Еще зерна дают. По 120 граммов на трудодень. Курам не хватает! А у меня – семья, шесть человек.

Некоторые колхозы и вовсе бедствовали. На трудодень выходило по 30–50 копеек.

В самом же бедняцком – колхозе «Ленинский путь», двойнике шугозерского «Разгара», – трудодень в течение двух лет вообще не оплачивался.

– До укрупнения колхозов мы жили, однако, неплохо, – поведал председатель. – Люди от работы не отлынивали, как сейчас. Напротив, осаждали меня: дай еще поработать хоть два часа! Ценили трудодень.

После того как к «Ленинскому пути» присоединили колхозы, где было, как выразился председатель, по две-три бабы, и когда стали делить все поровну, хозяйство пришло в упадок. Никто по-настоящему не работает, картофельные поля зарастают сорной травой – по осени с куста снимешь не больше двух картошин.

– Нас выручают МТС, – сказал в разговоре со мной один из комсомольских руководителей района. – Кстати, трактористы в МТС хорошо зарабатывают, до двух тысяч в месяц. Из-за этого колхозники их ненавидят. Но в слабых колхозах техника себя не оправдывает. Трактористы работают там халтурно. Сейчас мы этому объявили войну. Напортачит тракторист, выносим ему строгое взыскание, если комсомолец. А если уже в возрасте, заставляем перепахивать. За свой счет.

– Самая большая наша боль, – продолжал мой собеседник, – заготовка сена. Допускается раз в неделю косить на себя. Только это у нас не привилось. За один день колхозник накосит для себя больше, чем за все остальные дни. Поэтому начали было применять другой метод. Накосит бригада 10 тонн – одну себе. И это не помогло. Колхозы посильней обеспечивали себя сеном, большинство же осталось без кормов. Тогда поступили следующим образом – трем-четырем колхозам стали давать наказ держать упор на сено, и только на сено. Образовавшиеся у них излишки скупали по государственной цене (естественно, низкой) и передавали другим колхозам. Так колхозы-сенозаготовители изловчились занижать свои отчетные данные: накосят десять тысяч тонн – пишут пять-шесть. А все оттого, что народу не хватает. Поэтому сейчас основная задача – вовлечь в колхозы как можно больше людей.

Такова вот наша национальная особенность: любые проблемы, начиная с военных, решать по методу шапкозакидательства – числом людей, а не их умением (любопытно: умение – от слова «ум»).