Голос друга - [9]
Тибо схватил книгу. Тусклые глаза его загорелись. Он приподнялся с подушек, крикнул звонким, молодым голосом:
— Моя книга!
Друзья обнялись. Тибо не выпускал книгу из рук. Длинные тонкие пальцы его ласкали переплет, бережно листали страницы.
— Читай! — сказал он, протягивая книгу художнику.
Солнце садилось, когда Антуан Декав прочитал последнюю фразу и закрыл книгу.
«Старик книготорговец прав! — думал он. — Это — бунт! Бунт мужественной души, восставшей против неправды, царящей на земле. Это — набат, призывающий людей к борьбе. И это — жизнь. Сама жизнь, — горькая и жестокая, яростная и отважная!..»
Дул сильный ветер, разогнавший к вечеру тучи. Под его порывами тихонько позванивали оконные стекла и, казалось, содрогались стены мансарды, как борт корабля под ударами волн. Красный свет ненастного заката разливался по крышам.
Художник подошел к окну. С чувством смутной тревоги и щемящего душу восхищения он взглянул на своего друга. И невольно вздрогнул. Франсуа Тибо лежал, освещенный отблеском заката, словно заревом мятежа. Изможденное лицо умирающего поэта было прекрасным — строгим, просветленным.
В углу, у двери, притаилась Иветта. В начале чтения, не замеченная никем, она проскользнула в комнату. Стояла, слушала, боясь пошевелиться. По ее лицу катились слезы.
Через день, утром, к Антуану Декаву прибежал до смерти перепуганный мальчик из книжной лавки мэтра Гортензиуса. Он рассказал художнику, что ночью полиция, разгромив лавку, увезла два воза книг и старика хозяина.
А потом пришла Иветта. Заливаясь слезами, она сказала, что Тибо умирает. Через полчаса запыхавшийся Декав был у его постели.
Франсуа Тибо умер поздно вечером.
Ночью к нему в мансарду заявились полицейские.
Художник стоял на коленях у кровати, прижавшись лицом к холодной руке друга. Тут же была Иветта. Больше она не плакала. Она не отрываясь смотрела на дорогое ей лицо, ставшее после смерти необычайно добрым, безмятежно спокойным.
Декав отнесся безучастно к приходу полиции, к обыску. Но он пришел в бешенство, когда офицер взял книгу Тибо.
— Убери свои грязные лапы! Это мое! — прорычал художник, сжимая могучие кулаки. — Это все, что мне осталось от лучшего из людей!
Сладить с полицейскими он не смог. И вот он лежал на полу, избитый, со связанными за спиной руками. Кровь текла по его черной бороде. Сквозь слезы ярости он видел, как полицейские, выкручивая Иветте руки, куда-то поволокли ее, как книга исчезла в кармане офицера.
Повозка, приехавшая за Франсуа Тибо, увезла в Бастилию его друга — художника Антуана Декава.
Глава третья
КНИГА ИДЕТ В ЖИЗНЬ
…Книги — корабли мысли, странствующие по волнам времени и бережно несущие свой драгоценный груз от поколения к поколению.
Ф. Бэкон
1
— Когда королю стало известно, что народ взял приступом Бастилию, он воскликнул с присущей ему очаровательной непосредственностью: «Это же бунт!..» — «Нет, государь, — сказал я, — это — революция!»
Тучный человек с недобрым обрюзгшим лицом, одетый с изысканной небрежностью, ставшей с некоторых пор модной при дворе, откинулся на спинку кресла. Губы его кривились в самодовольной улыбке, а заплывшие колючие глазки настороженно следили за собеседником. Какое впечатление произвел на того его ответ королю? Сумеет ли этот денежный мешок понять, что такие фразы становятся достоянием истории?
— Ну, а король? — помолчав, негромко спросил хозяин дома.
Гость пожал плечами и ничего не ответил, — сделал вид, что любуется рубиновым цветом вина в венецианском бокале, который рассматривал на свет свечи.
Разговор происходил в библиотеке откупщика Жана-Батиста Делонэ, одного из богатейших людей Парижа.
В большой комнате со сводчатым потолком было полутемно. Только две свечи в серебряных средневековых шандалах горели на круглом столе черного дерева. Делонэ отослал слуг и сам наливал гостю вино.
О делах при дворе откупщик знал ничуть не меньше его. Знал, что тот прихвастнул, передавая свой «исторический» диалог с королем: если бы кто и отважился так ответить королю, то уж никак не он, — не этот жирный боров, больше всего озабоченный своим положением при дворе!
Знал Делонэ и то, что в грозный день 14 июля 1789 года, когда народ вместе с присоединившимися к нему гвардейцами штурмовал Бастилию — мрачный, ненавистный символ королевской власти, а к концу дня захватил ее, король написал в своем дневнике одно слово: «Ничего»… То есть ничего примечательного в тот день не произошло. Так король обычно отмечал в дневнике дни, когда ему почему-либо не удавалось отдаться своему любимому занятию — охоте. И это «ничего» казалось дальновидному Делонэ страшнее королевского признания, что народ в Париже бунтует.
«Ничего… Ничего, — повторял он про себя. — О боги!.. Ничего, что при звуках набата в центр города лавиной двинулась беднота Сент-Антуанского и других предместий… Ничего, что эти канальи захватили в оружейных магазинах и складах 28 тысяч ружей, что к ним примкнули солдаты гвардии, что бой у стен Бастилии — кровопролитный, жаркий бой — длился целый день… Ничего… Ничего… Но почему же не только многие из дворцовых прихлебателей, но даже братья короля сбежали после этого дня за границу? Сбежали, как бегут крысы с тонущего коробля…»
