Голос дороги - [8]

Взгляд молодого человека в черном привычно скользил по спинам согбенных в поклоне горожан, и вдруг наткнулся на Грэма, который по-прежнему стоял прямо. Грэм приготовился к скандалу, но вельможа только очень пристально посмотрел на него, словно запоминая, приподнял тонкие брови — и жестом остановил двоих солдат, бросившихся было к Грэму. Тот удивился и решил-таки слегка поклониться. И еще сильнее удивился, получив в ответ небрежный кивок — причем, поколебавшись, кивнули и свитские, — после чего вельможа вроде бы потерял к нему интерес и отвернулся.

Процессия скрылась за поворотом, народ кругом разгибал спины и двигался дальше, кто куда шел. Грэм тоже продолжил путь, раздумывая, что же могла значить произошедшая сцена. Нет сомнений, молодой человек — нобиль очень знатного рода, хорошо известный в Карате, а может, и во всей Истрии. Вельможа, привыкший к тому, что простые смертные оказывают ему почести. И Грэм никак не мог понять, что означал столь пристальный взгляд молодого человека и все эти ответные приветствия — небрежные, но все-таки! Впрочем, через минуту его посетила мысль, настолько неожиданная, что он даже приостановился и закусил губу. Этот «черный» нобиль мог знать его отца! А их внешнее сходство еще никто не оспаривал… Мысль нелепая, ведь от Истрии до Наи тысячи миль морского пространства, но что еще можно предположить?..

Грэм ходил до вечера, но не нашел для себя никакой работы. Истрийцы оказались очень недоверчивым народом, никто не хотел связываться с чужаком, который даже языка не знал. Только прорабу на одной из строек было все равно, кто таков Грэм и откуда он взялся — лишь бы работал на совесть. Но, как назло, ему нужен был каменотес, а Грэму очень не хотелось браться за эту работу, хоть он хорошо ее знал. Его так и передергивало, стоило только представить, что снова придется глотать каменную пыль. Однако, он не стал пока отказываться и попросил времени на раздумье. Прораб согласился подождать, только просил не очень затягивать с ответом.

Вечером Грэм рискнул поведать Брайану историю своего побега из отцовского дома. Как он и опасался, немедленно последовал вопрос:

— А что случилось с твоим отцом? Нэсти сказала, что его убили…

— Это так.

— Не хочешь рассказать? — Брайан осторожно заглянул ему в лицо. Они сидели во внутреннем дворике, прямо на теплой утоптанной земле, привалившись спинами к стене дома. Грэм лопатками ощущал приятное, по-настоящему домашнее тепло нагретого за день дерева. Но внутри него стыл холод.

— Не знаю, — сказал он, помедлив. — Видишь ли, в том, что он погиб, есть и моя вина. Раньше я думал, что если поделюсь этим с кем-нибудь, станет легче. Но это не так. Мне от самого себя тошно, такой я был кретин.

— В пятнадцать лет позволительно свалять дурака…

— Ох, нет, Брай. Такое ни в каком возрасте непозволительно. Я и на каторгу-то из-за своей дури да спеси угодил… и поделом. Если уж совсем по справедливости, так мне следовало бы там и сдохнуть.

Брайан молчал. Грэм понимал, что его раздирает от любопытства, но он помнит обещание ни о чем не спрашивать. Да Грэму и самому не хотелось говорить об отце, бередить рану. Нужно было сменить тему. И Грэм спросил о том, что его весьма интересовало:

— Брай, а кто такая Илис? Почему вокруг нее и вокруг тебя такая таинственность?

Брайан медлил так долго, что Грэм уже вовсе не надеялся ничего услышать, но, наконец, выдавил крайне неохотно:

— Прости, Грэм, но я не могу об этом говорить. Эта тайна касается не только меня.

— Значит, все-таки тайна…

— И не советую приставать с этим к Илис. Вообще не советую ей надоедать, это небезопасно.

— Ее метательные ножи, конечно, впечатляют, — удивился Грэм. — Но чтоб настолько плохо все было?..

Брайан пристально на него посмотрел, но ничего не ответил. Что ж, подумал Грэм, мы квиты. У каждого — своя тайна.

Но во что же впутался Брайан? В какие влез интриги? К какой тайне может быть причастен простой плотник?

— Знаешь, Грэм… — спустя минуту или две снова заговорил Брайан. — Я, конечно, обещал не упоминать об этом, но мне очень не по себе с тех пор, как я увидел это клеймо. Когда же ты успел?

— Да вскоре после того, как удрал от отца, — очень неохотно сказал Грэм.

— За что же можно сослать на каторгу шестнадцатилетнего мальчика? — напряженным голосом спросил Брайан.

— За убийство, например.

Брайан судорожно вздохнул и схватил его за руку.

— Грэм…

— Ладно, слушай. Это паскудная история, но лучше, наверное, тебе знать, кого ты пустил в дом.

3

История, собственно, началась в Карнелине, и начало ее Брайан уже знал.

Грэм почти не помнил свою мать, она умерла, когда ему было восемь лет. Он помнил только, что она была совсем юной, и часто плакала. Об его отце она почти ничего не рассказывала, и Грэм знал только, что носит его фамилию, хотя мать не была за ним замужем. Она придавала этому очень большое значение: чтобы у ее сына была фамилия. Может быть, она еще на что-то надеялась.

Слишком рано Грэм начал задумываться, где достать денег или хлеба, чтобы не умереть с голоду. Они жили подаянием, а еще мать отдавалась мужчинам за деньги. И что это были за мужчины! Шваль, рвань подзаборная. Опуститься сильнее было просто невозможно. Мать хоть и отправляла сына на улицу, когда приводила в свой угол очередного дружка, но Грэм многое понимал и тогда. (Повзрослев, он только однажды побывал в храме Рахьи, и после этого исполнился глубочайшим отвращением к самой идее продажной любви. Овладевая храмовой шлюхой, он вспомнил вдруг о матери, и ему стало так противно, что он едва не убежал — но все-таки довел дело до конца, и от этого отнюдь не стал уважать себя больше. Приятели вовсю подшучивали над ним, когда он наотрез отказывался идти с ними "к девочкам", а он отмалчивался и думал про себя, что лучше облачится в храмовый балахон и до конца жизни будет соблюдать целибат, чем еще раз прикоснется к служительнице Рахьи. Лучше уж никакой любви, чем такая. У его матери было хотя бы извинение: она отдавала себя на поругание ради сына, — и когда Грэм вспоминал ее, ему было за нее и стыдно, и больно одновременно.)