Голос блокадного Ленинграда - [2]

 [2]

" Не утаю от Тебя печали, "

Не утаю от Тебя печали,

так же как радости не утаю.

Сердце свое раскрываю вначале,

как достоверную повесть Твою.

Не в монументах и не в обелисках,

не в застекленно-бетонных дворцах —

Ты возникаешь невидимо, близко,

в древних и жадных наших сердцах.

Ты возникаешь естественней вздоха,

крови моей клокотанье и тишь,

и я Тобой становлюсь, Эпоха,

и Ты через сердце мое говоришь.

И я не таю от Тебя печали

и самого тайного не таю:

сердце свое раскрываю вначале,

как исповедную повесть Твою…

1937

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Каменная дудка

Я каменная утка,

Я каменная дудка,

Я песни простые пою.

Ко рту прислони,

Тихонько дыхни —

И песню услышишь мою.

Лежала я у речки

Простою землею,

Бродили по мне журавли,

А люди с лопатой

Приехали за мною,

В телегах меня увезли.

Мяли меня, мяли

Руками и ногами,

Сделали птицу из меня.

Поставили в печку,

В самое пламя,

Горела я там три дня.

Стала я тонкой,

Стала я звонкой,

Точно огонь, я красна.

Я каменная утка,

Я каменная дудка,

Пою потому, что весна.

1930

Осень

Мне осень озерного края,

как милая ноша, легка.

Уж яблочным соком играя,

веселая плоть налита.

Мы взяли наш сад на поруки,

мы зрелостью окружены,

мы слышим плодов перестуки,

сорвавшихся с вышины.

Ты скажешь, что падает время,

как яблоко ночью в саду,

как изморозь пала на темя

в каком неизвестно году…

Но круглое и золотое,

как будто одна из планет,

но яблоко молодое

тебе протяну я в ответ.

Оно запотело немного

от теплой руки и огня…

Прими его как тревогу,

как первый упрек от меня.

1929

ОХОТНИКУ

Слезам моим не веришь,

тоски моей не знаешь,

чужой тропинкой зверьей

идешь, не вспоминая.

Ты близко ли, далеко ли,

ты под каким же небом?

То кажется — ты около…

То чудится — ты не был…

Ты — ястребом, ты — волком,

ты — щукою на дне

по Вырице, по Волхову,

по Северной Двине.

Ты песням не поверишь,

тоски моей не знаешь,

чужой тропинкой зверьей

идешь — не вспоминаешь…

1929

ПИСЬМО ИЗ ЛЕНИНГРАДА

…А у нас на Неве — ледостав.

Длинный ветер с залива пришел.

Переходим на зимний устав,

снаряжаем в путь ледокол.

Он стоит, широкий в груди,

песни разные на борту.

Три субботника как один

отработали мы в порту…

Год кончается. Непременно

город сдержит слово свое.

Все бессонней ночная смена,

смена первая в ночь встает.

Рождество допотопной громадой

надвигается — ждет к себе.

Не одна молодая бригада

в самый звездный ушла пробег.

Я вот тоже — готовлю лыжи,

выбираем маршрут, поем…

Ты все дальше. А мне все ближе

имя радостное твое.

Ты ведь помнишь гранитную зернь

тех прямых приневских камней,

тот октябрьский

       сутулый

                    вечерний

сумрак города,

              сеть огней?..

Как шатались, не замечая,

что, негаданная, сама

первым снегом своим помечала

наш маршрут морская зима…

1931

ЛУЧШИЙ ГОРОД

Мы с тобой договорились,

повторив сто раз подряд:

самый лучший город в мире —

это город Ленинград!

Отработаем, а к вечеру

все шагаем да бубним

под нос песенку, и плечи нам

кроет белый невский дым…

Отлюбили — отгуляли

и, не чуя ног, земли,—

на Расстанной мы расстались,

на Разъезжей разошлись…

И не раз я до утра

думала — что станется?

Как же город Ленинград

без тебя останется?..

Ленинград стоит на месте,

белый, строгий ночью,

только ходим мы не вместе,

ходим — в одиночку…

1932

" Будет весело тебе со мною, "

Будет весело тебе со мною,

если ты со мной захочешь жить:

и спою и расскажу смешное,

руки протяну тебе — держи.

Приведу к товарищам, к подругам

(как я долго этого ждала!).

— Вот, — скажу, — еще нашла вам друга,

самого хорошего нашла.

Жалуйте, любите, не робейте.

Он упрямый, ласковый, простой.

Но прошу, подруги, не отбейте:

я сама отбила у другой.

Вот что я товарищам сказала б,

вот как жили б весело с тобой —

без обиды, горечи и жалоб,

без прощаний в полночь на вокзалах…

1932

Песня («Слышала — приедешь к нам не скоро ты…»)

Слышала — приедешь к нам не скоро ты.

Говорят товарищи: не ждем.

Брошу все. Пойду бродить по городу,

по дорогам, пройденным вдвоем.

До Невы дойду, спущусь по лесенке.

Рядом ходит черная вода.

На унылой, безголосой песенке

вымещу обиду навсегда.

Все следы размоет дождик начисто.

Все мосты за мною разведут.

А приедешь, пожалеешь, схватишься —

не найдешь, и справок не дадут.

Декабрь 1933

Воспоминание («И вот в лицо пахнуло земляникой…»)

И вот   в лицо пахнуло земляникой,

смолистым детством, новгородским днем…

В сырой канавке, полной лунных бликов,

светляк мигнул таинственным огнем…

И вновь брожу, колдуя над ромашкой,

и радуюсь,

         когда, услыша зов,

появятся сердитые букашки

из дебрей пестиков и лепестков.

И на ладони, от букетов липкой,

нарочно обещая пирога,

ношу большую старую улитку,

прошу улитку выставить рога…

Ты все еще меня не покидаешь,

повадка, слух и зрение детей!

Ты радуешь, печалишь, и взываешь,

и удивляешься,

             пьянея от затей.

Но мне не страшно близкого соседства,

усмешек перестарков не боюсь,

и время героическое детства

спокойно входит в молодость мою.

Рассвет сознания. Открытые миры.

Разоблаченье старших до конца:

разгадано рождение сестры

и появленье птицы из яйца.

Все рушится.

Все ширится и рвется.

А в это время — в голоде, в огне —

Республика блокаде не сдается

и открывает отрочество мне.

Сплошные игры держатся недолго,

недолго тлеет сказка, светлячок:

мы ездим на субботники за Волгу,

и взрослый труд ложится на плечо.