Голос блокадного Ленинграда - [15]

Мама, Родина  светлая, из-за кольца

ты твердишь:

           «Ежечасно гордимся тобой».

Да, мы вновь не отводим от смерти лица,

принимаем голодный и медленный бой.

Ленинградец, мой спутник,

                        мой испытанный друг,

нам декабрьские дни сентября тяжелей.

Все равно не разнимем

                     слабеющих рук:

мы и это, и это должны одолеть.

Он придет, ленинградский торжественный

                                      полдень,

тишины, и покоя, и хлеба душистого

                                  полный.

О, какая отрада,

               какая великая гордость

знать, что в будущем каждому скажешь

                                    в ответ:

— Я жила в Ленинграде

                     в декабре сорок первого года,

вместе с ним принимала

                      известия первых побед.

…Нет, не вышло второе письмо

                              на далекую  Каму.

Это гимн ленинградцам — опухшим,

                               упрямым,  родным.

Я отправлю от имени их

                      за кольцо телеграмму:

«Живы. Выдержим. Победим!»

29 декабря 1941

Старая гвардия

В дни, когда на фронт пошли полки,

чтоб    воздать   злодеям   полной   мерой,—

на завод вернулись старики,

персональные пенсионеры.

Их вернулось двадцать, как один,

к агрегатам старого завода,

все — в суровой красоте седин,

верная рабочая порода.

Кавалеры многих орденов,

выправку хранящие поныне,

бившие сегодняшних врагов

в восемнадцатом на Украине.

— Разве, — говорят они, — сейчас

можем отдыхать мы без заботы?

В этот славный и опасный час

руки наши требуют работы.

У тисков, вагранок и станков,

там, где только это будет нужно,—

мы заменим воинов-сынов,

мы дадим сынам своим оружье.

И на приумолкшие станки,

не забытые за дни разлуки,

тихо положили старики

мудрые и любящие руки.

И запели светлые резцы,

мастеров узнав прикосновенье…

Было утро. Шли на фронт бойцы,

чтоб принять и выиграть сраженье.

1941

Баллада о младшем брате

Его ввели в германский штаб,

и офицер кричал:

—  Где старший брат? Твой старший брат!

Ты знаешь — отвечай!

А он любил ловить щеглят,

свистать и петь любил,

и знал, что пленники молчат,—

так брат его учил.

Сгорел дотла родимый дом,

в лесах с отрядом брат.

— Живи, — сказал, — а мы придем,

мы все вернем назад.

Живи, щегленок, не скучай,

пробьет победный срок…

По этой тропочке таскай

с картошкой котелок.

В свинцовых пальцах палача

безжалостны ножи.

Его терзают и кричат:

— Где старший брат? Скажи!

Молчать — нет сил. Но говорить —

нельзя… И что сказать?

И гнев бессмертный озарил

мальчишечьи глаза.

— Да, я скажу, где старший брат.

Он тут, и там, и здесь.

Везде, где вас, врагов, громят,

мой старший брат — везде.

Да, у него огромный рост,

рука его сильна.

Он достает рукой до звезд

и до морского дна.

Он водит в небе самолет,

на крыльях — по звезде,

из корабельных пушек бьет

и вражий танк гранатой рвет…

Мой брат везде, везде.

Его глаза горят во мгле

всевидящим огнем.

Когда идет он по земле,

земля дрожит кругом.

Мой старший брат меня любил.

Он все возьмет назад…—

…И штык фашист в него вонзил.

И умер младший брат.

И старший брат о том узнал.

О, горя тишина!..

— Прощай, щегленок, — он сказал,—

ты постоял за нас!

Но стисни зубы, брат Андрей,

молчи, как он молчал.

И вражьей крови не жалей,

огня и стали не жалей,—

отмщенье палачам!

За брата младшего в упор

рази врага сейчас,

за младших братьев и сестер,

не выдававших нас!

Октябрь 1941

Новогодний тост

В еще невиданном уборе

завьюженный огромный дот —

так Ленинград — гвардеец-город —

встречает этот Новый год.

Как беден стол, как меркнут свечи!

Но я клянусь — мы никогда

правдивей и теплее встречи

не знали в прежние года.

Мы, испытавшие блокаду,

все муки ратного труда,

друг другу счастья и отрады

желаем так, как никогда.

С безмерным мужеством и страстью

ведущие неравный бой,

мы знаем, что такое счастье,

что значит верность и любовь.

Так выше головы и чаши

с глотком вина — мы пьем его

за человеческое наше

незыблемое торжество!

За Армию — красу и гордость

планеты страждущей земной.

За наш угрюмый, темный город,

втройне любимый и родной.

Мы в чаянье тепла и света

глядим в грядущее в упор…

За горе, гибель и позор

врага!

За жизнь! За власть Советов!

31 декабря 1941

29 января 1942 года

Памяти друга и мужа Николая Степановича Молчанова

Отчаяния мало. Скорби мало.

О, поскорей отбыть проклятый срок!

А ты своей любовью небывалой

меня на жизнь и мужество обрек.

Зачем, зачем?

Мне даже не баюкать,

не пеленать ребенка твоего.

Мне на земле всего желанней мука

и немота понятнее всего.

Ничьих забот, ничьей любви не надо.

Теперь одно всего нужнее мне:

над братскою могилой Ленинграда

в молчании стоять, оцепенев.

И разве для меня победы будут?

В чем утешение себе найду?!

Пускай меня оставят и забудут.

Я буду жить одна — везде и всюду

в твоем последнем пасмурном бреду…

Но ты хотел, чтоб я живых любила.

Но ты хотел, чтоб я жила. Жила

всей человеческой и женской силой.

Чтоб всю ее истратила дотла.

На песни. На пустячные желанья.

На страсть и ревность — пусть придет другой.

На радость. На тягчайшие страданья

с единственною русскою землей.

Ну что ж, пусть будет так…

Январь 1942

Армия

Мне скажут — Армия…

                     Я вспомню день — зимой,

январский день сорок второго года.

Моя подруга шла с детьми домой —