Голос бездны - [19]

Дикарь, иначе Чернодеревцева нельзя было назвать, выпрямился, подойдя к окну. Его лицо напряглось, он кого-то высматривал. Затем вдруг он весь напрягся, сжался в комок, будто приготовившись к прыжку, и поднял ружьё.

Медлить дальше Лисицын не мог. Он прекрасно понимал, что в следующее мгновение Пётр разобьёт стволом стекло, сунет оружие в окно и выстрелит, раз он увидел того, кого искал. Сергей почувствовал, как в доли секунды его ладони сделались мокрыми. Протерев их о рубашку, он шагнул из-за угла и крикнул:

– Пётр!

Дикарь вздрогнул. Он явно не ожидал, что за ним следили. Увидев вооружённого человека, он не стал раздумывать и направил стволы на Лисицына. Прежде чем раздался щелчок курка, Сергей успел отскочить за угол. Сквозь грохот выстрела донеслось угрожающее вжиканье картечи, которая тупо вгрызлась в брёвна и полоснула по листве.

– Пётр! Не стреляй! Это я, Сергей! – заорал Лисицын, быстро пятясь дальше.

Он слышал мягкое движение ног Чернодеревцева, топот внутри дома. Вот громко отворилась дверь.

– Стой, сволочь!

Выстрел. Громкое шуршание. Второй выстрел, ответный. Теперь у Петра ружьё разряжено…

Сергей бросился вперёд что было мочи. Голое тело Петра оказалось неожиданно близко. Сергей буквально наткнулся на него, ударился головой Петру в бок, свалил с ног, но в ту ж секунду получил могучий удар прикладом по голове. Одновременно с этим громыхнуло ружьё того, кто стоял в двери. Пуля распорола воздух в двух сантиметрах от виска Лисицына.

– Стой! Не стреляй! Там Серёга! – послышался голос Олегыча.

– Бегом туда! Скрутим!

Пока Лисицын приходил в себя от полученного удара, он успел почувствовать, как через него перекатилось тяжёлое тело Петра, шаркнуло его по щеке мягким животом, покрытым коркой сухой глины, ткнулось ему в бедро босой пяткой. Прядь застывших от крови волос, прицепленная к патронташу Чернодеревцева, скользнула по губам Сергея.

Затем грузное тело исчезло, громко ломая кусты. Ему вслед бухнуло ружьё, кто-то протяжно матернулся.

– Ну? Как ты? – нагнулся над Сергеем Иван.

– Жив? – присел рядом Олегыч.

– Жив, – пробормотал Лисицын, осторожно покачивая головой, – но башке больно.

– Сильно он тебя?

– Это я сам налетел на приклад. Разбежался, наклонившись вперёд, и вот тебе на…

– Пойдём-ка посмотрим на свету, не разбил ли он тебя…

– Вроде бы крови нет…

Из двери выглянуло несколько голов.

– Ну что? Куда он делся? Убежал? Значит, его снова ждать?

Лисицына усадили за стол.

– Кого-нибудь надо оставить дежурить снаружи, – пробормотал Сергей. – Я его случайно увидел. Он кого-то здесь выискивал, хотел стрельнуть…

– Я подежурю, – решил Иван.

– Устройся где-нибудь в укромном местечке, чтобы тебе хорошо было видно нашу дверь. И давайте затушим лампы. Здесь должно быть темно.

В наступившей внезапно темноте, показавшейся туристам гнетущей, Сергей заговорил снова:

– Знаете, что я разглядел на нём?

– На нём? Да он же голый был!

– Голый-то он голый, но к поясу, то есть к патронташу, у него привязаны волосы, – голос Лисицына был мрачен.

– Волосы?

– Я думаю, что это скальп…

Тувинец Дагва Хайтювек

Отделение милиции в крохотном посёлке Куюс состояло из трёх человек: лейтенанта Дагвы Хайтювека, сержанта Морозова и архивистки Матвеевой. Когда из Второго Лагеря поступило сообщение о сошедшем с ума Петре Чернодеревцеве, Дагва Хайтювек оставил за старшего сержанта Морозова и немедленно отправился за помощью в воинскую часть, располагавшуюся в пяти километрах от посёлка, где с явной неохотой выделили двух солдат.

Сейчас, продвигаясь вверх по тропе ко Второму Лагерю, Дагва с некоторой долей раздражения размышлял о том, как пришлось унижаться перед майором с выпученными глазами. Майор был с тяжёлого похмелья и никак не хотел понять, зачем к нему пришёл милиционер. Дагве пришлось приложить немало усилий, чтобы донести до тяжело дышавшего и покрытого испариной пучеглазого офицера, что ему, Дагве Хайтювеку требовалась помощь.

– Не могу никого выделить тебе, лейтенант, – заплетающимся языком отнекивалась тучная фигура в расстёгнутом кителе.

– У меня нет лишних людей. Я три взвода по команде выслал сегодня утром…

– Однако двух-то уж можно как-нибудь найти, – упрашивал Дагва.

– Двух? Да у меня каждый солдат на счету… Двух! Ишь ты, какой прыткий… А ежели они мне вдруг потребуются? Ну ты только представь, лейтенант, что мне потребуются для внезапной боевой операции именно те двое, которых я тебе дам…

Военная служба, как утверждал незабвенный граф Толстой, развращает людей, ставя поступающих в неё людей в условия совершенной праздности, то есть в условия отсутствия разумного и полезного труда. Военная служба освобождает офицеров от общих человеческих обязанностей, взамен которых выставляет только условную честь полка, мундира, знамени и, с одной стороны, безграничную власть над другими людьми, а с другой – рабскую покорность высшим себя начальникам.

Дагва Хайтювек никогда не читал Льва Толстого, но сердцем чувствовал именно так, особенно в те редкие дни, когда ему случалось обращаться в войсковую часть по тем или иным вопросам.

Сам Дагва, несмотря на милицейские погоны, себя к военным людям не относил. Какой там, к чёрту военный! Одно лишь звание… Сержант Морозов, бывало, говорил ему, зажав в зубах папироску: