Голодомор: скрытый Холокост - [23]

Спустя некоторое время, мы поняли, что послужило причиной волнений. Под охраной солдат на площадь въехало несколько саней. Они предназначались для вывоза арестованных крестьян из села. Сверяясь со списком, на сани немедленно стали сажать по шесть-восемь человек. При этом не учитывались родственные связи, возраст, пол и состояние здоровья. В результате разделили жён и мужей, детей и родителей. Старикам и больным пришлось делить сани с чужими людьми.

Одни сани стронулись с места, и молодой мужчина спрыгнул с них и попытался догнать другие сани, на которых находились его беспомощная плачущая жена и дети. Несомненно, отцу и мужу хотелось быть со своей семьёй, но ему не удалось нагнать их. Товарищ Пашченко, председатель сельсовета, наблюдавший за происходящим, навёл свой пистолет и хладнокровно выстрелил. Молодой отец замертво упал в снег, а сани с его вдовой и детьми-сиротами проследовали дальше.

Вся погрузка заняла около получаса. Примерно пятьдесят саней выстроились в одну линию на дороге в направлении районного центра. В головной части, в середине и в хвосте поместили военные повозки с пулемётами. Каждые две-три повозки охранялись вооружённым человеком. Милиционеры и ГПУшники следовали верхом.

Комиссары и местная власть весело болтали между собой, пока это «парад» проходил мимо трибуны. Мёртвые тела всё еще лежали на дороге, пугая лошадей.

После того, как последние сани выехали за пределы села, мы поспешили в сельсовет, надеясь найти Сергея. Но увидеть нам его не удалось. Нам только сообщили, что его скоро будут судить колхозным судом.

Новость о судьбе арестованных разлетелась с возвращением пустых саней. На железнодорожной станции их поджидал товарный состав. Несчастных, словно скот, загрузили в товарные вагоны. Только много позже мы узнали, что с ними произошло.

Глава 9

Спустя несколько дней после ареста Серёжи, маму вызвали в народный суд в качестве свидетельницы. На повестке значилось, что суд состоится в следующее воскресенье, в первых числах марта, и что имя обвиняемого — Сергей.

Эта новость наводила на страшные размышления. Власти требовали мать давать показания против родного сына. Как свидетельница, она должна будет рассказать о драке между Серёжей и товарищем Хижняком. Мы сознавали, что настоящая причина их столкновения будет игнорирована судом, поскольку любое сопротивление представителям коммунистической партии расценивалось как акт государственной измены, даже если это было самозащитой.

В воскресенье мы вышли из дома и направились туда, что до недавнего времени было нашей церковью. Стоял сильный мороз, и медленно падал снег.

Клуб оказался уже набитым народом, и суд начался. Маме не разрешили присутствовать на собрании, ей сразу же указали на дверь. В качестве свидетеля ей полагалось ждать где-нибудь, пока её не вызовут на заседание суда. Я хотел остаться с ней, но мне не позволили.

Очутившись внутри бывшего церковного помещения, меня, прежде всего, поразила стоявшая тишина. Казалось, мы находились в церкви. Люди сидели молча, прямо глядя перед собой. Все сняли шапки, как это всегда делали раньше во время церковной службы.

Затем моё внимание привлекло чрезмерное внутреннее убранство помещения, если это так можно назвать. На потолке, в самом центре, там, где когда-то висели хрустальные канделябры, коптила керосиновая лампа. На стенах, раньше украшенных иконами и картинами на религиозные темы, теперь красовались портреты партийных и государственных вождей. Над бывшем алтарём, на месте картины «Последняя вечерня», висел огромный плакат, выполненный красными чернилами «РЕЛИГИЯ — ОПИУМ НАРОДА». Святилище переоборудовали под сцену, и трибуну покрали красной материей.

До этого дня мне не приходилось бывать в суде. Ведь у нас на селе никогда не проводилось ни одного судебного заседания. Мы слышали о, так называемом народном суде находившимся в районном центре, но с его работой не сталкивались. Наша сельская община разрешала собственные проблемы, не прибегая к помощи из вне.

Только к полуночи приступили к рассмотрению «дела» моего брата. Его ввели в клуб под конвоем двух милиционеров. За те несколько дней Серёжа очень сильно изменился. Он был грязным и выглядел измученным, и все могли видеть следы побоев на его теле. Под глазами у него были огромные синяки, а на губах и лице — следы запёкшейся крови. Ему связали руки за спиной. Шагая к скамье, предназначенной для обвиняемых, Серёжа смотрел по сторонам, вероятно, выискивая глазами маму и меня. Затем ему приказали сесть.

Официально народный суд являлся высшим выражением воли народа и справедливости судопроизводства. Мы же увидели представителя партии, «тысячника» Цейтлина, беспардонно распоряжавшимся судебным заседанием, словно он был главным судьёй. После объявления начала слушаний по делу моего брата, товарищ Цейтлин быстро поднялся со своего места. Члены народного суда, словно сторонние наблюдатели, хранили молчание. Как и раньше, товарищ Цейтлин произнёс пространную речь на отвлечённую тему, не имеющей ничего общего с происходящим. Мы уже приготовились выслушать длинный монолог. Но, к всеобщему удивлению, он быстро вынес приговор. Как мы и ожидали, Серёжу обвинили в физическом нападении на товарища Хижняка, председателя нашей Сотни. К тому же товарищ Цейтлин добавил и обвинение в нападении на милиционеров. «Преступление» Серёжки, таким образом, преумножилось с момента, когда мы виделись в последний раз. Все мы знали, что это было серьёзным обвинением, особенно после прочтения товарищем Цейтлиным положения, что нападение на представителей власти «имело место при исполнении ими служебных обязанностей». Обстоятельства, при которых всё это произошло, никто даже не выяснял.