Голодная степь - [80]

Случай заговорить с Горбушиным выпал на другой день после его поездки с Рахимбаевым в колхоз. Утром должна была начаться подвозка дизелей и генераторов — событие, беспокоившее всю администрацию. Не два дня, как предполагал Горбушин, а полных три пришлось пришабривать параллели, очень уж грубо они были отлиты, и вот в это утро, когда, закончив работу к одиннадцати часам, стали готовиться к приемке машин, Рудена сказала Горбушину тоном деловой озабоченности:

— Ну, теперь смотреть и смотреть, когда Мурат потянет трактором ящики с дизелями и генераторами, не повалил бы какой из них набок. Думать боюсь, что придется просить Николая Дмитриевича срочно высылать самолетом детали… А ведь придется, если Мурат скантует ящик.

Горбушин обрадовался, однако ничем не показал этого: сколько дней молчала! Пора из мира личных обид возвращаться к работе. Ему тоже нелегко, но ведь он работает.

— Смотреть надо всем. Джабаров еще вчера высказывал опасения: Мурат не тракторист, служил мотористом на море, всего и делов. Ящики высокие, узкие, тяжелые, тянуть их придется но неровному, не заасфальтированному еще двору. Ступай, Рудена, к дизелям, Мурат и Рахимбаев уже там. А мы — я, Шакир, Акрам и Гаяс — прикатим, пока они там готовятся, два верстака из главного корпуса да закрепим на них тиски.

— Один верстак с тисками давайте в мою сторону, не стану же я отсюда ходить к той стене!

— Я так и собирался сделать. Трое-четверо на одной стороне, трое-четверо на другой. Ну, иди, пожалуйста, туда — может, подскажешь там что на месте.

Рудена чутко ловила малейшие изменения его интонации, так хотелось поверить надежде, успокоить себя. Однако ни тепла в голосе, ни ласки во взгляде она не заметила, с ней говорил чужой, совсем чужой человек. Л надежда все-таки не оставляла ее… Начало хорошее, от разговора о работе они скоро перейдут к главному — выяснят отношения, и все наладится.

— И потом…  — тяжело вздохнула она, будто силы оставляли ее,  — с сегодняшнего дня я тоже начинаю работать по двенадцать часов.

У Горбушина от недоумения брови поднялись, он посмотрел на нее, готовый сказать, что этого не нужно делать, ей же нельзя теперь много работать, но ничего не сказал.

— Так я пойду!  — задрожал обидой голос Рудены.

Он взглянул ей вслед, внезапно пораженный мыслью: вчера ему хотелось, чтобы Рип говорила с ним, она же отвечала ему с трудом, принуждая себя к каждому слову; сегодня Рудене хотелось говорить с ним, а он еле шевелил губами, смотрел с тоской вслед удалявшимся слесарям и спрашивал себя, скоро ли она оставит его в покое. Вот ведь как получается…

Прикатив в машинный зал на деревянных катках тяжелые, обитые листовым железом верстаки с тисками, слесари и Горбушин поспешили на заводской двор к машинам. Горбушин не впервые подходил к знакомым ленинградским ящикам с крупной черной надписью на каждом: «Дизель! Не кантовать!» У машин в это время работали под командой Рахимбаева люди Файзулина. Они одним концом стального троса обматывали ящик с машиной, другой конец подводили к трактору. За рулем сидел всегда и всем довольный красавец Мурат. Высунув из кабины руку, он закричал Горбушину:

— Никита, давай скорее! Сейчас потянем!

Рабочие переговаривались с Файзулиным, дело у них спорилось, а стоявшему тут же Джабарову все время казалось, что работают они медленно, и он нервничал, поминутно делал им замечания. Несколько поодаль толпилась группка молоденьких каменщиц, окружившая свою бригадиршу Муасам, только что прибежавшую смотреть, как трактор потащит тяжелые машины. Люди любопытны, было бы на что смотреть, стоять могут сколько угодно.

— Горбушин,  — хмурился директор,  — скажи этому морячку: не моторку поведет по воде. Скантует ящик — голову ему отверну этим ключом. Как надо вести машину — медленно, быстро? Скажи!

— Не знаю, Усман Джабарович, я не тракторист. Думаю, что вести трактор надо плавно, соль в этом.

— Слыхал, Мурат? Читай надписи на ящиках…

Тревога мучила Джабарова, и он не скрывал этого.

Опытного тракториста уволил за пьянство еще весною, другого не нашлось, трактор долго стоял в углу заводского двора с засохшими комьями грязи на траках. Накануне в полдень, когда Мурат, выполняя приказание Горбушина, явился к трактору приводить его в надлежащий вид, у машины уже работал директор, засучив рукава рубашки. Они до полуночи возились вместе, слесарь-водопроводчик Джабаров и его помощник Мурат. Поздно вечером к ним пришла встревоженная Марья Илларионовна, просила, требовала, чтобы муж шел домой, и все-таки он покинул завод, лишь заставив трактор поработать вхолостую.

Горбушин видел беспокойство Джабарова и невольно припомнил слова Николая Дмитриевича о том, что руководители делятся на два рода: погонщиков и лидеров. А кто Джабаров? Лидер в нем чувствовался так же хорошо, как и погонщик, и вроде бы добавочно к ним жил в нем и еще кто-то, отбрасывающий от стены битый кирпич, катающий по двору бочки из-под цемента, умеющий шабрить, гонять по заводу свинью, ремонтировать трактор. Вероятно, руководителей не два рода, а три,  — к погонщикам и лидерам надо прибавить хозяина, не гнушающегося никаким черным делом.