Голодающее крестьянство. Очерки голодовки 1898-99 года - [26]

Школы помещаются в общественных зданіях, обыкновенно поблизости мечети, при чем школьныя помещенія всегда тесны и антигигіеничны. Благодаря этим школам, известный процент взрослаго населенія (даже и женщины) умеют читать и писать по-татарски. Русскую же грамоту знают только очень немногіе бывшіе солдаты да муллы из молодых, для которых знаніе русской грамоты стало теперь обязательно.

Так как многіе из более зажиточных татар занимаются разными торговыми оборотами, для чего ездят в Самару, Казань и другіе города, беднота же уходит на лето в разныя местности Россіи „бурлачить" (так они называют отхожія полевыя работы), то народ, благодаря такому подвижному образу жизни, отличается известной развитостью, особенно по сравненію с соседним, более оседлым, мордовским и чувашским населеніем. В доказательство известнаго рода культурности татарскаго населенія г. Яблонскій приводит следующіе факты.

„Мне не раз, — говорит он,—приходилось беседовать с отдельными татарами о пользе изученія русской грамоты. Сплошь и рядом заводили об этом речь сами татары и даже муллы, и большинство из них, особенно молодежь, выражало желательность открытія русской школы. Я не раз слышал от других обратное, что татары видят в русской школе первый шаг к вероотступничеству, страшно падки на всякіе слухи о насильственном крещеніи и т. д. По своему личному опыту я не могу подтвердить этого".

Такую перемену в отношеніях татар к русским г. Яблонскій объясняет следующим образом: „Татарам за последнія голодовки пришлось не мало перевидать русских интеллигентов, живших с ними долгіе месяцы, кормивших и лечивших их, и, разумеется, татары, не видя никакого худа от этих пришлецов, видя, наоборот, уваженіе к своей религіи и обычаям, вероятно уже не так упорно изыскивают в каждом русском начинаніи подрыв их религіи. Например, когда весной нынешняго (1899) года стали открываться в большом количестве ясли для детей, и я тоже задумал было открыть ясли в Сентемирах, то татары, прослышавши об этом, одолели меня просьбами записать их детей в ясли. Яслей мне не удалось открыть по другим причинам, но я указываю на этот факт, как на доказательство известнаго доверія к русскому начинанію. Я сам указывал просителям на их боязнь, что детей окрестят, но они только смеялись над этим, а многіе вліятельные татары уверяли меня, что никаких недоразуменій по этому поводу не будет" *).

Эти наблюденія и факты представляют, по нашему мненію, большую ценность, так как наглядно показывают, насколько преувеличены распространенные у нас отзывы о татарах, рисующіе их узкими, закоренелыми фанатиками, относящимися с непримиримой враждой ко всяким культурным начинаніям, раз Только эти начинанія идут от русских.

Таким образом оказывается, что пока проводниками подобных начинаній являются разнаго ранга чиновники — все равно, в мундирах или рясах— мы постоянно слышим о косности татар, о их фанатизме, о их враждебном и подозрительном отношеніи ко всему, что только исходит от русских. Но вот к тем же татарам, в тяжелую для них минуту, являются простые, нечиновные люди в виде врачей, фельдшериц, организаторов столовых, яслей и т. д.,—и картина сразу меняется:

„Эпидемія цынги в Старо-Бесовской волости ставропольскаго уезда“, „Врачебная хроника Самарской губерніи, 1900 г. № 2, стр. 4—5. те же самые татары охотно и вполне доверяются этим людям, отдают им своих детей, выражают готовность посещать русскія школы, просят об их открытіи и т. д. Словом,— никаких следов, никакой тени вражды, косности и фанатизма, а совершенно напротив—полное доверіе, искреннее чувство глубокой благодарности за все то, что для них делается.

Над этим поучительным контрастом следовало бы серьезно подумать тем, кто говорит о невозможности для русских людей оказывать культурное воздействіе на татарское населеніе. Очевидно, что неуспех и неудачи просветительной деятельности русских миссій среди татар следует объяснить не закоренелой враждой и не фанатизмом этой народности, а чем-нибудь другим, лежащим в характере самих миссій и их деятелей, в тех пріемах и способах, посредством которых последніе ведут свою культурную деятельность.

По отзыву г. Яблонскаго, близко изучившаго татар, последніе в общем весьма добродушны, гостепріимны, безпечны и довольно-таки легкомысленны. Все эти черты являются, конечно, характерным наследіем их прежней кочевой жизни. Из более отрицательных сторон их характера д-р Яблонскій указывает в своем отчете „на известный узкій эгоизм": крайнее нежеланіе помочь, в случае беды, ближнему, не только иноверцу, но даже и своему односельчанину-татарину. Богатые татары всегда не прочь попользоваться несчастіем соседа, приняв от него в заклад какую-нибудь вещь, конечно, за ростовщическіе проценты.

Мы уже упоминали, что известный восточный взгляд на женщину характерен для большинства татар, хотя, по словам г. Яблонскаго, ему приходилось наблюдать не мало исключеній из этого. „Так, например, многоженство в настоящее время значительно уменьшается; по две жены имеет меньшинство, три жены являются уже исключеніем, четырех—нет ни у кого. Этот факт ограниченія многоженства является, с одной стороны, следствіем тяжелых экономических условій (последняго времени), с другой, как я убедился из своих наблюденій, обусловливается уже чисто сознательным отношеніем к многоженству“.