Голод Рехи - [196]

«Для чего они здесь собрались?» — вопрошал немо Рехи, с содроганием замечая, как бойко и легко скелеты взмахивают ногами, выписывая кульбиты забытых движений.

«Не видите? Бал здесь. Зачем вы мешаете им танцевать?» — голос резал слух. От него воздух шел волнами, в нем разливался запах белесых горьких мхов и копоти пожарищ.

— Оставь их в покое! — велел Митрий, нервно расправляя крылья. И страшный бал вновь обрел иллюзию покоя. Распластанные на камнях, почти незримые останки замирали. А Рехи все глядел на них, страшась, что где-то так же могли лежать не дождавшиеся помощи Лойэ с Наттом. Нет, всё иллюзия. Всё ложь! Всё сон! Сон обреченного мира, сожранного бессилием вечных лжебогов.

— Двенадцатый, не объяснишь, кто правит нынче в Бастионе? — спокойно обратился Митрий к кокону. Оттуда всколыхнулась черная линия, стремительно отделилась и дернулась острым мечом. Сумеречный тут же выхватил свой клинок и отразил атаку. От кокона взметнулся зловонный лепесток, приоткрывая того, кто сидел внутри. Лицо заволокла маска непроницаемой мглы. Она крутилась и сгущалась возле единственного обитателя Разрушенной Цитадели.

— Мое творение, — прохрипел Двенадцатый. Голос как голос, даже не так страшен вблизи, как тот, что раньше настигал в виденьях. Рехи хотелось исполнить давнюю мечту: приблизиться и вмазать по морде тому самому Двенадцатому Проклятому. Но сейчас собственные руки были призрачными.

— Твои творения тебя оказались страшней, — продекламировал Сумеречный Эльф, срубая очередную линию.

— Так бывает всегда. Правда, Митрий? — рассмеялся Двенадцатый, и опять нестрашно, без пафоса. Он не двигался, сжатый и съеженный. Удивительно жалкий. Настолько, что кулак невольно разжимался, хоть Рехи чуял подвох. Был там кто-то еще, в этом темном вместилище зла. Кто-то из мглы и тумана.

— Каков твой грех? — упрямо спросил Митрий. Он стоят напротив кокона и буравил взглядом тьму внутри.

— Вновь этот вопрос. Не дождешься ответа!

— Каков твой грех?

— Лжеучительство, — после долгого молчания ответил Двенадцатый, но тут же ехидно продолжил: — А ваш?

— Тот же, — выдохнул тихо Рехи, но Митрий шикнул:

— Молчи, Сумеречный.

Похоже, призрачное путешествие Рехи оставалось скрытым даже для верховного семаргла. Вот и хорошо! Сумеречный Эльф всегда внушал доверие, и его выходка теперь будила новую симпатию. Вышел бы еще из нее толк. Рехи не видел надобности вызнавать у врага, за какие грехи пришли его судить. Легче же просто убить, положив всему конец. Лжеучительство — мелко, просто. Разрушение мира — разве не это главный грех? Да и для чего ответы? От признания вины разве Двенадцатый бы превратился сразу в прах? Рехи верил в силу оружия. Но закаленную сталь меча Сумеречный использовал, только чтобы отражать хаотичные атаки черных линий.

— Нет-нет, пусть говорит. Пусть оба говорят, — призывал Двенадцатый. — Поговорим и мы с тобой. Что, Эльф, умолк? Не ты ли был самым мятежным из нас? Не ты ли, Тринадцатый, — хаос, пришедший в неурочный час? Молчишь? А… Молчи, раз слушаешься во всем нашего «творца». Он лишил тебя твоей неукротимой воли? Свободной воли. И говорит о лжеучительстве. Лже… учительство! Не вы ли сами — семарглы — веками являлись в образе богов разных миров?

Сумеречный молчал, сжимая меч. Он следил за новыми линиями да временами обрывал возобновившуюся дикую пляску скелетов. Глаза его светились не менее безумно, чем пламень в пустых глазницах черепов на чугунной решетке. Митрий же стоял со склоненной головой и плотно сжатыми губами. И в нем вскипал все сильнее гнев, от которого накалялся сам воздух. Рехи увидел воочию, как чернеют сияющие перья, как серебро и золото покрываются золой.

— Мы боролись с прислужниками Темного Асуры, — ответил жестко Митрий. — Появление в образе существ из легенд делало наше присутствие менее заметным для потомков. Так мы меньше вмешивались в судьбы миров. Оставались лишь преданиями и сказками.

— Меньше, больше… Меры и весы сам себе придумал. Если бы сказками! Люди в вас верили, как в богов. Поклонялись, создавали культы. Приносили жертвы! — голос Двенадцатого срывался на вопль. — Сжигали младенцев в вашу честь. Так чем я хуже? Тот же грех, лжеучительство. На одном круге встретимся, слуги великого Добра.

— Это не ты… Я не помню тебя таким, — растерянно сказал Митрий.

— Я или не я… Какая уже разница? — взвился Двенадцатый. И в тот же миг кокон разросся целым лесом черных линий.

— Сумеречный! Руби их! Руби, пока они не добрались до Бастиона! — донесся истошный вопль Митрия, который тоже соткал из тусклого свечения клинок. Его новое оружие не шло в сравнение с тем, которым он однажды — давным-давно — рубился с Сумеречным Эльфом под самыми небесами, разрывая светом тучи. Оружие Вестника Надежды ослабло под натиском отчаяния.

«Они… Они не знают тайну Двенадцатого! Но и я не знаю! Проклятье, мне бы увидеть сны о прошлом. В них ответ. И я их не вижу, потому что этот ответ и есть ключ к уничтожению Двенадцатого! Он скрывает», — понял Рехи. Но он был безголосым призраком, он не мог предостеречь.

Он унесся прочь от Разрушенной Цитадели, вернулся в брошенное на каменной плите тело, пока Митрий и Сумеречный сражались. Зря он их обвинял в бездействии, зря думал, будто они намеренно отказываются помогать в безвыходных ситуациях. Им тоже приходилось нелегко, их борьба уходила далеко за грани его понимания.