Голод львят - [64]

Кароль медленно вздохнула и принялась красить глаза. Щеточка с краской скользила по ресницам, утолщала их, удлиняла. В зеркале ее взгляд выигрывал глубиной и загадочностью. Она ничего не решила, ни с парикмахером, ни с Антильскими островами.

Такая нерешительность была ей так же приятна, как прохлада простыней, гибкость матраса, мягкое углубление на подушке под изгибом спины. «Потом посмотрим. У меня еще есть время. Я устала. Такой уж день — ни рыба ни мясо, бывает!» С глазами было закончено. Она не стала бы красить ничего другого. Вид немного мертвецкий, но интересный. Эксперимент. Ради кого? Сознание собственного одиночества привело ее в оцепенение. Вокруг нее распространялась вибрация, расходились концентрические волны, как от гонга, по которому ударили молотком. Голова у нее болела все сильнее и сильнее. Если бы было не так светло, она бы с удовольствием заснула. В дверь опять три раза постучали. Аньес пришла за подносом. Надо попросить ее задернуть шторы. Положить на веки легкие компрессы. Отключить телефон. Сделать вид, что больна, очень больна… Вошла не Аньес, а Жанна, приходящая домработница, тщедушная, узловатая, с носом луковицей, покрытым фиолетовыми прожилками. Она несла в руках пылесос. Шланг от него висел у нее на шее, как громадная застывшая рептилия.

— Я могу убрать комнату, мадам?

— Вы прекрасно видите, что нет! — сказала с раздражением Кароль.

Жанна заморгала глазами, словно оглушенная этой репликой, и маленькими шажками попятилась назад. Но перед тем как выйти за дверь, она остановилась и отодвинулась в сторону, поклонившись. Появился Филипп. Кароль не смогла сдержать порыва удивления. «Хорошо еще, что я успела накрасить глаза!» — мгновенно подумала она. Жанна выскользнула, стукнув пылесосом о дверной наличник.

— Ну же, осторожней! — сказала Кароль. А потом, обратившись к Филиппу, спросила: — Ты не пошел на работу?

— Нет. У меня встреча в городе в одиннадцать часов, — ответил он.

Впервые он оказался в комнате жены после их ссоры. Что он хочет от нее? Она насторожилась и не предложила ему сесть.

— Как ты? — спросил он через некоторое время.

— Не очень хорошо. Я поздно вернулась. Всю ночь плохо себя чувствовала.

— Нужно было позвать меня!

Она высекла его ироническим взглядом:

— Зачем?

Филипп не ответил.

Он опять потолстел. На его оплывшем и розовом лице глазам не хватало выразительности. Глядя на него, стоящего перед ней с опущенными руками, Кароль не решалась поверить, что он может внушить уважение своим клиентам, сотрудникам. Чем объяснить, что в обыденной жизни ему так ужасно не хватало той точности суждения, ловкости маневра, элегантности стиля, которые каждый признавал у него в ведении дел? Уже несколько дней, как она стала замечать в нем меньше цинизма, жестокости, чем раньше. Глубоко задетый, он впал в сентиментальную мягкость и безмолвную укоризну. Он глупо вел себя с ней, с детьми. Она презирала его, но у нее даже не было желания причинить ему боль. Он повернулся спиной к окну. Она видела его как в китайском театре теней. Несмотря на полуопущенные шторы, весь дневной свет был направлен на нее. При таком освещении проявлялись даже малейшие недостатки лица. Зная свои слабые стороны, она пересела, чтобы избежать разоблачения солнцем.

— Я тоже плохо спал, — сказал он. — В моем кабинете слышен любой шум с улицы…

Хотел ли он, чтобы она его пожалела, предложила вернуться спать в комнату, окна которой выходят в тихий сад? Это единственное пришедшее на ум предположение доставило ей какую-то злобную радость. Она была сильнее, она не пощадит его, заставит заплатить за девиц, за Жан-Марка и за все остальное… Но после этой вспышки злорадства к ней вновь вернулось то безразличие, которое было страшней, чем ненависть. Поскольку она хранила молчание, он смиренно спросил:

— С кем ты была вчера вечером?

— С друзьями.

— В театре, на концерте?

— Нет, в африканском ресторане.

— Было хорошо?

— Неплохо.

На самом деле ресторан был неинтересный. Но Антильские острова… Фосфоресцирующее море, танцы туземцев, Ксавье… Она посчитала, что, если отправится в этот круиз, ей понадобятся деньги. Не для того, чтобы платить за поездку (это Ксавье возьмет на себя), а на платья, на мелочи, непредвиденные расходы… Между ней и Филиппом вследствие их разрыва был заключен финансовый договор. Он открыл для нее в банке счет и регулярно переводил деньги, никогда не требуя никаких объяснений. Со своей стороны она воздерживалась от чрезмерных расходов. Так было достойно и корректно. Она вела fair play[8], как говорила Олимпия. Бесспорно. Даже перебирала в этом. Ограничивая себя в течение нескольких недель, Кароль сочла, что пришло время отнестись к жизни шире. Мысленно она уже составила список: «Два костюма, четыре или пять очень шикарных блузок, послеобеденное платье…» Цифры росли. Она бросила на Филиппа оценивающий взгляд. Он был в ее власти, он все проглотит.

— Кстати, — сказала она, — я не знаю, как там мой банковский счет, но мне предстоят большие расходы на этой неделе…

— Я сделаю все необходимое, — ответил он.

Галантный, героический, великолепный, с чистым взглядом и с портфелем в руках. Жалкий тип!