Голод богов - [15]

— Ну, господа ученые, показывайте, каким колдовством тут балуетесь, — пошутил Румата.

— Бесовским, благородный дон, каким же еще, — хихикнул слегка подвыпивший Кабани, — вот сейчас покажем тебе, как оно бывает.

И показали.

Чего только они не показали. Не зря корчмарь из «Золотой подковы» говорил, что мол мастеровые уже машины хитрые строят, чтобы стены бить или снаряды всякие бросать. И машины здесь были, и снаряды всякие. Впрочем, не сами машины больше всего поразили Румату, а то, во что превратилась водяная мельница. От колеса шли приводы, раздувавшие меха и махавшие подобием молота. А сами жернова не муку мололи — а уголь древесный и серу с селитрой, привезенные с гор.

«Неужели они тут до пороха и артиллерии додумались»? — решил было Румата. Задал пару вопросов невзначай — и убедился: нет, не додумались. Додумались до другого. До какой-то смеси, наподобие не то греческого огня, не то напалма. Синда, радуясь, как ребенок, освоивший набор юного химика, показывал: хоть ты водой заливай, хоть сбивай огонь полотном — бесполезно. Все сгорит, что вообще по своей природе хоть чуть-чуть гореть может. Эту смесь в глиняные горшки разливали и целыми возами увозили куда-то.

— А чем метать горшки-то? — спросил Румата.

И чего только ему не показали. И баллисты на натяжных тросах, и катапульты на противовесах, и уже вовсе невиданные машины, где снаряд выбрасывался полосой из гибкой стали. Да, гибкая сталь — это, конечно, тоже Синда придумал. А вот как наводить — то уже Будах.

Впрочем, не то, чтобы уж совсем сам додумался, а как сам честно признался, в особенном древнем геометрическом манускрипте вычитал.

Здесь Румата удивился — откуда же древние такое знали?

Тут Будах, по обыкновению, посетовал, что хоть по нынешним временам и хорошее образование у благородного дона, но все-таки не мешало бы еще дюжину уроков у самого Будаха взять. Потому как нынешние ученые монахи, хоть и преподают науки, а сами мало чего знают.

Дальше разговор пошел уже за чашей молодого вина — что было очень кстати. После пары добрых глотков, высокочтимый доктор стал гораздо менее высокопарен и вообще перешел на нормальный человеческий язык.

— Как рассказывают обычно монахи? — спрашивал Будах, и сам отвечал, — Они говорят, что еще 600 лет назад люди были язычниками, бегали голые, ели друг друга и вообще погрязали в немыслимых грехах, как нынешние дикари в дальнем Запроливье. И лишь когда Господь вышел из Питанских болот, и, претерпев страсти, открыл людям глаза на их нечестивый образ жизни — тогда люди стали строить монастыри, а самые благочестивые — уходить в монахи. Эти-то монахи, с Божьей помощью, придумали письмо и счет, а равно всякие иные полезные науки и ремесла, которыми ныне живут добрые люди — и славят Бога. Так ли вам рассказывали, благородный дон?

Румата вынужден был признать, что да, примерно так ему и рассказывали.

— Такое мнение, — продолжал Будах, — явно невежественное. Вот например, ваш род, благородный дон, насчитывает приблизительно 400 лет.

— 423 года — машинально поправил Румата, — столько прошло тех пор, как император Гафор пожаловал эсторские земли Румате I в свободное владение. Но наш род гораздо древнее.

Что-что, а эсторскую генеалогию Румата знал наизусть.

— Пусть так, — легко согласился Будах, — а было ли во времена Гафора меньше искусств и ремесел?

— Да нет, наверное. Скорее уж больше.

— А при его прадеде — язычнике, Литене Великом, объединившем империю 517 лет назад?

— Тоже, наверное, нет, — сказал Румата, — такие дворцы, как при императоре Литене, нынешние архитекторы вряд ли смогут построить.

— Значит ли это, — продолжал высокочтимый доктор, прикладываясь к своей чаше, — что все искусства и ремесла возникли всего за 80 лет, причем не язычниками, а богобоязненными людьми, каковые во времена Литена находились в униженном состоянии, а порой даже преследовались за свою веру?

— Нет, конечно. Мой двадцать второй предок, Гета, осел в Эсторе при короле Мераде, у которого служил центурионом. Было это 641 год назад. От построенного им дома сохранился только портик, на цоколе которого высечена дата. Построен этот портик с таким искусством, что и поныне украшает лужайку перед эсторским замком.

— Значит, искусства, науки и ремесла придуманы язычниками, — заключил Будах, — а монахи лишь усвоили лишь немногое из тех записей, которые после оных язычников остались. Таким образом, они ничего к знаниям не прибавили, а наоборот, многое сокрыли, а еще больше — утратили по невежеству.

За столом воцарилось молчание. Только что сказанное было больше, чем бунтом. Больше, чем ересью. Больше, чем святотатством. Оно было больше, чем все преступления вместе взятые.

— Мы все — Синда, Кабани, я, — вернулись сюда по приглашению Светлой (тут он отвесил поклон Кире), когда она сказала, что позволит нам взять те древние книги, которые она изымет в монастырях. Невежественные монахи даже не могли прочесть то, что в них написано — они просто прятали книги — сидели на них, как собака на сене, не умея воспользоваться и не желая отдать другим.

Румата залпом допил свою чашу, встал и прошелся взад-вперед. «Эх вы, экспериментальные историки, хвостом вас по голове! Где же ваша теория исторических последовательностей и поступательного развития? Оно же не развитие, а деградация. И мы все это видели — все до одного, кто здесь работал!»