Голливудский участок - [15]

— Ну, если я ошиблась и у вас нет ключа, вы могли бы меня подсадить, и тогда я его разбила бы и забралась внутрь.

Фаусто с крайним сарказмом спросил:

— Тогда почему бы не попросить меня забраться на подстанцию? Ведь ты молодая мама и тебе нельзя собой рисковать.

— Нет, — улыбнулась она, — вам ни за что в жизни не протащить свою большую задницу ни в какое окно. Но я бы пролезла, если бы вы меня подсадили. Иногда полезно быть похожей на цаплю.

— У меня есть ключи, — ответил Фаусто.

— Я так и думала. — Она впервые увидела, как Фаусто едва-едва улыбнулся.

— В конце концов, день прошел не зря, — сказал он, — ведь у нас есть молоко.

Примерно в то же время, когда Фаусто Гамбоа и Баджи Полк собирали вещи Баджи на участковой подстанции на Чероки-авеню, Фарли Рамсдейл и Олив Ойл сидели на полу бунгало Фарли, выкурив часть оставшегося «снежка». Рядом с ними были разбросаны конверты, которые они выудили из семи синих почтовых ящиков, — это был весь их улов за вечер очень напряженной работы.

Надев очки, которые Фарли стащил для нее в аптеке, Олив старательно разбирала деловые письма, заявления о приеме на работу, уведомления о неоплаченных счетах, извещения об оплаченных и другую корреспонденцию. Обнаружив что-то достойное внимания, она передавала это Фарли, который сейчас находился в более благодушном настроении — он сортировал чеки, которые они могли бы обменять на деньги, и грыз крекер.

Олив подумала, что «снежок» начинает действовать: Фарли покраснел и моргал чаще, чем обычно. Ее беспокоило, когда его пульс слишком уж учащался, но стоило ей заикнуться об этом, как он начинал кричать, поэтому сейчас она промолчала.

— Здесь уйма работы, Фарли, — сказала Олив, когда глаза у нее стали уставать. — Иногда я удивляюсь, почему мы не делаем собственную «беляшку». Лет десять назад я встречалась с парнем, у которого была своя лаборатория. У нас всегда хватало «корма», и не приходилось работать так много. Правда, в один прекрасный день реактивы взорвались, и он сильно обгорел.

— Десять лет назад можно было зайти в аптеку и купить столько эфедрина, сколько тебе нужно, — сказал Фарли. — А теперь в кассе спрашивают удостоверение личности, чтобы продать тебе пару упаковок бронхолитина. Жизнь становится все тяжелее. Но тебе повезло, Олив. Ты живешь в моем доме. Если бы ты жила в какой-нибудь кишащей крысами гостинице, ты не смогла бы заниматься той работой, которую мы делаем. Если бы ты, например, использовала краденую кредитку или поддельные документы, чтобы снять номер, как всегда делала раньше, копы могли бы ворваться и обыскать номер без всякого ордера. Ты не имеешь права на защиту частной жизни, если сама нарушаешь закон. Поэтому полицейские могли бы вломиться к тебе в любой момент. Но тебе повезло. Ты живешь в моем доме. Чтобы войти сюда, им нужен ордер на обыск.

— Мне действительно повезло, — согласилась Олив. — Ты так много знаешь про законы и вообще… — Она улыбнулась ему, а он вздохнул про себя: «Бо-о-оже, какие же у нее поганые зубы!»

Олив думала, как хорошо было, когда они с Фарли вот так работали дома, сидя перед включенным телевизором. Очень хорошо, за исключением тех вечеров, когда Фарли слишком уж «тащился» от дозы и начинал кричать, что агенты ФБР и ЦРУ спускаются в дом по дымовой трубе. Пару раз, когда у него появлялись галлюцинации, Олив становилось по-настоящему страшно. Раньше они много говорили о том, сколько «снежка» можно выкурить и когда. Но последнее время она замечала, что Фарли нарушал собственные правила, думая, что она этого не замечает. Она считала, что он употреблял гораздо больше «снежка», чем она.

— У нас есть несколько новых номеров кредитных карт, — сказал он. — Куча номеров социального страхования и водительских удостоверений, много чеков. Когда пойдем к Сэму, можем обменять их на приличное количество «снежка».

— А наличные есть, Фарли?

— Десять долларов в открытке, адресованной «моей любимой внучке». Что за скряга посылает внучке всего десять баксов? Куда подевались эти чертовы семейные ценности?

— И все?

— Еще одна поздравительная открытка — «Линде от дяди Пита». Двадцать баксов. — Он посмотрел на Олив и добавил: — Дядя Пит, наверное, педофил, а Линда — соседская десятилетняя дочка. Голливуд просто кишит психами. Когда-нибудь я отсюда уеду.

— Пойду проверю деньги, — сказала Олив.

— Да уж, только смотри осторожней, — отозвался Фарли, чувствуя, как его начинает тошнить от крекера. Можно попробовать съесть овощного супа, если осталась упаковка.

Деньги, о которых говорила Олив, лежали в тазу на задней веранде. Восемнадцать пятидолларовых купюр отмокали в пятновыводителе. Олив потыкала в них деревянной ложкой и перевернула, чтобы посмотреть на обратную сторону. Она надеялась, что сейчас у них получится лучше, чем в последний раз, когда они пытались сбыть фальшивые деньги.

Тогда Олив чуть не арестовали, и ее пугало само воспоминание о том дне. Это случилось два месяца назад, когда Фарли приказал ей купить в канцелярском магазине светло-зеленую бумагу самого высокого качества. Они отнесли ее к Сэму — парню, который время от времени одалживал им машину, — и тот два дня разрезал бумагу и печатал двадцатидолларовые банкноты на своем очень дорогом лазерном принтере. После этого Сэм сказал, чтобы Олив обрызгала фальшивые двадцатки отбеливателем для белья и хорошенько их высушила. Олив сделала все, как ей говорили, и когда Фарли проверил купюры, ему показалось, что они совсем как настоящие.