Голем и джинн - [184]

Хозяин снова что-то кричал, но сейчас не на Джинна, а на нее. Наконец она поняла, что он приказывает ей отпустить врага. Собственное тело требовало продолжать, но голос хозяина был громче. Недовольная, она уронила Джинна на пол.

— Хватит! — крикнул хозяин. — Кто-нибудь услышит, и скоро здесь соберется весь город.

— Простите, — произнесла женщина, опустив глаза, а потом нахмурилась, напряженно прислушиваясь. — Что-то не так.

— Все так! — отрезал он и отвернулся.

По правде говоря, он был в затруднении. Его прошлые жизни начали активно шевелиться. Во всем виновата эта арабская фраза: чтобы вспомнить ее, он чересчур быстро перелистал воспоминания ибн Малика, и поднятое волнение эхом отозвалось во всех воплощениях между ним и древним колдуном. Надо будет снова призвать их к порядку, после того как Джинн наконец окажется в сосуде. Шальман огляделся. Кстати, где кувшин?

Послышался быстрый топот, Шальман удивленно обернулся и увидел, как знакомый ему человек схватил кувшин с пола. Колдун еще не успел ничего сказать, когда женщина метнулась мимо него. Один удар, и человек полетел на пол.

Это был нищий из комнаты Джинна.

— Идиот! — рявкнул колдун.

Женщина схватила Салеха за шею, и Шальман поежился, заметив, какой дикой радостью светятся ее глаза. Его не волновала судьба нищего, но его новый раб, похоже, готов свихнуться. Неужели придется уничтожить ее?

Он прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться. Нити, связывающие колдуна с двумя его рабами, окончательно перепутались. Женщина на мгновение замерла, не зная, что делать дальше. Джинн корчился на полу, а Шальман чувствовал, что теряет над ними контроль.

Воспоминания бурлили, захлестывали его, тащили назад, в прошлое…

А в стеклянном дворце ибн Малик, стоя на коленях, склонился над ним; из страшной раны в животе толчками вытекала кровь. Шальман опустил глаза, взглянул на себя и увидел точно такую же рану, открытую, словно рот. «Вот тебе твое бессмертие и мое благословение заодно», — усмехнулся ибн Малик, обнажая испачканные кровью зубы.

А потом он снова оказался в танцевальном зале, где из последних сил пытался восстановить свою власть над всеми ними. Джинн поборол Голема и теперь прижимал ее руки к полу. Шальман резко развернулся и увидел удирающего на четвереньках Салеха; в руках у того блеснул кувшин. Он попытался крикнуть, позвать своих слуг, велеть им остановить сумасшедшего мороженщика, но его голос утонул в глумливом хоре прошлых воплощений: «Вот и ты пропал, как когда-то мы, вот и ты стал жертвой собственного безумия».

Салех посмотрел на Шальмана и твердо произнес слова.

Металл словно ожил, ослепительно сверкнув. Салех покачнулся и упал, но не выпустил кувшин из рук, хотя и чувствовал, как тот высасывает из него силы. Он только надеялся, что их хватит. Шальман стремительно уменьшился и вдруг исчез. В тот же момент последние силы оставили Салеха, и ему показалось, что он слышит долгий, исполненный тоски и гнева вой: медная темница сомкнулась вокруг своего нового пленника.

Эпилог

Прохладным и ясным сентябрьским утром французский пароход «Галлия», в трюм которого набилось тысяча двести пассажиров третьего класса, вышел из порта Нью-Йорка и направился на Марсель. Там многие пересядут на суда поменьше и разъедутся по портам Европы, и не только: они поплывут в Геную и Лиссабон, в Кейптаун, Каир и Танжер. Цели их путешествий различались так же сильно, как и конечные пункты: кто-то ехал по делам, кто-то — чтобы успеть попрощаться с умирающим родителем, кто-то собирался выбрать себе невесту и вернуться с ней в Новый Свет. Все они нервничали перед грядущим возвращением на родину, предчувствуя изменения, которые найдут в любимых лицах, и боялись увидеть отраженные в родных глазах перемены в самих себе.

Одну из коек в помещении под главной палубой занимал пассажир по имени Ахмад аль-Хадид. Он поднялся на борт всего лишь с одним маленьким саквояжем. С мужчиной ехал мальчик лет семи-восьми. Почему-то сразу делалось ясно, что эти двое — не отец и сын. Возможно, дело было в манере мужчины разговаривать с ребенком — осторожной и робкой, как будто он был не совсем уверен в том, какая роль ему отведена. Мальчик, однако, казался вполне счастливым и при каждой возможности брал мужчину за руку.

Мужчина ни на секунду не расставался со своим саквояжем, не позволял никому даже прикоснуться к нему и держал у себя под койкой. В тех редких случаях, когда он открывал его, чтобы достать чистую сорочку или взглянуть на расписание парохода, можно было мельком увидеть пачку старых обгоревших бумаг и круглое медное брюхо самого обычного кувшина.

Весь рейс судно трепали холодные шторма. Мужчина круглыми сутками сидел под палубой, кутался в одеяло и старался не думать о бесконечной глубине под дном парохода. Мальчик спокойно спал на соседней койке. Днем он тоже сидел рядом с мужчиной и играл с целой коллекцией забавных металлических фигурок — предмет острой зависти всех детей на нижней палубе. Потом он убирал фигурки и вытаскивал маленькую, не очень ясную фотографию пожилой женщины в темном платье, с буйными седыми кудряшками на голове. Это была его бабушка, к которой он ехал и которая прислала фотографию, чтобы он узнал ее в порту.