Голд, или Не хуже золота - [150]

— Она теперь из всех нас самая богатая, верно? А даже не смогла оторвать задницу от дивана и приехать на похороны!

Один только Голд знал, что брачные узы Джоанни, вероятно, скоро будут разорваны и она, возможно, останется совсем без денег. Он знал и то, что она никак не могла прилететь из Калифорнии раньше следующего вечера. Когда на следующий день Джулиусу Голду сообщили о его стесненном финансовом положении, старик ничуть не удивился.

— Я воспитывал его с пеленок… — отрешенно сказал Джулиус Голд, словно видел Голда, Милта и Белл впервые. Милт пришел вместе с Голдом, чтобы дать исчерпывающие финансовые пояснения. Белл была призвана оказывать успокаивающее воздействие. — Моего сыночка Сида… А он взял да умер. Он мне был как отец. Ты не знаешь.

— Знаю, — сказал Голд.

— Никто обо мне так не заботился. Он всегда позволял мне быть, кем я хотел.

— Я знаю, — сказал Голд. — Сид был замечательный человек.

— Ты не знаешь, — сказал старик. — Он был не то, что ты.

— Па, ну что ты придираешься ко мне? — Его отец с отвращением оттолкнул протянутую Голдом руку. — Неужели это все из-за того, что я должен был носить очки и получал хорошие отметки в школе?

— Конечно, — сказал Джулиус Голд. — Именно.

— И ты меня никогда не любил?

— Конечно… когда ты был маленький, я тебя любил. Но это все. — Затем наступило скорбное молчание и распухшие глаза старика еще больше наполнились слезами. — Мне не нравится, когда она говорит мне, что Гусси не должна ходить туда, не должна ходить сюда. — Он вдруг поднял на Голда глаза, и в них засветилось какое-то странное любопытство. — У тебя есть дети?

Голд нагнулся к отцу, чтобы их глаза оказались на одном уровне, и пристально посмотрел ему в лицо. Холодок пробежал у него по жилам. — Конечно же, па. Трое. Ты что, не помнишь? Ведь Дина — твоя любимая внучка. Моя единственная дочь. Ты что, не помнишь?

Игнорируя этот вопрос, старик начал говорить, словно Голд не произнес ни слова. — У тебя есть дети, не позволяй им отправлять тебя во Флориду. Старики не должны быть только со стариками. Старики должны быть с молодыми, но они больше не хотят нас. Моя жена болела в моем доме, и я ее никуда не выставлял, пока она не попала в больницу и не умерла там. Моя мать умерла в доме моего брата Меира, и я был с ней все время и говорил с ней, даже когда она уже не слышала. Ты можешь спросить у Сида, но Сида больше нет, и все, фартиг. Там тепло, вот пусть старики и едут туда.

— Па. — Голд помедлил в наступившем неуверенном молчании; он оказался в опасной близости к очень хрупкой границе между амнезией и старческим слабоумием, и это более чем вернуло его к реальности. Ты и есть старый.

— Когда ты был маленький, — сказал его отец, не дрогнув, и голосом ровным и почти бесстрастным, — я помню, ни разу тебя не ударил. Этого и не нужно было. Мне нужно было только посмотреть на тебя и прикрикнуть, и ты сразу же боялся. Я тебя умел заставить вести как полагается. Один раз Сид на все лето убежал из дома только потому, что я посмотрел на него и прикрикнул. Теперь ребенок я. Ты говоришь со мной, будто я не понимаю. Не говори со мной, будто я младенец. Если я и капризничаю, то потому, что не всегда могу уснуть, когда я устаю, и у меня болят ноги. А не потому, что я свихнулся. А теперь она мне через внука говорит, что она не хочет, чтобы я курил сигары в ее доме. Это не ее дом, а Сида. Он мой сын, а не ее. Я знаю, что я говорю.

— Не всегда, па, — с нежностью и осторожно сказал Голд, понимая, что говорит с человеком не совсем в здравом уме.

— Значит, тогда нужно понянчиться со мной немного, — сказал старик почти без нажима, капризным и жалобным тоном. — Не сейчас, когда я говорю разумно. Ответь-ка мне кое-что. Вот тебе загадка. Скажи-ка, почему отец может заботиться о семи детях, а семь детей, теперь шесть, не могут позаботиться об одном отце?

Голд, чье терпение истощалось, не стал спорить, хотя и мог возразить, указав, что мудрая еврейская пословица обычно имеет в виду мать, а не отца, что кокетничающий, рисующийся старый хер никогда и близко не мог обеспечить семерых своих детей, а вот дети как раз его и обеспечивали.

— Па, мы будем заботиться о тебе, — сказал он, сдержанно и тихо. — Об этом мы с тобой и говорим.

— Не заставляйте меня уезжать во Флориду.

— Пока ты сам не захочешь. Обещаю тебе. Только теперь Гусси хочет ехать.

— Пусть она себе хочет.

— Ты можешь остаться в Нью-Йорке.

— Я хочу быть с моими друзьями, — жалобным голосом сказал он.

— Ты же не можешь быть в двух местах одновременно. Когда тебе будет не хватать твоих друзей, можешь слетать во Флориду.

— А где мне жить здесь?

— Где хочешь.

— Я хочу жить с моими детьми.

— Ты можешь жить с твоими детьми, — от всей души заверил его Голд. — Ты даже можешь переехать к нам, если хочешь.

— Не может он переехать к нам, — решительно сказала Белл, когда они вышли из комнаты. — С нами он не может жить.

— Я знаю, что не может, — проворчал Голд. — Я рад убедиться, что ты не идеальна.

— А что ты будешь делать, если он скажет, что хочет?

— Я ему скажу, что это невозможно, — ответил Голд. — Пора ему дать понять: он должен делать то, что хотим мы. — Голд устало сел. — Вот упрямец. — Задумавшись, Голд с невыразимой усталостью глубоко вздохнул и даже побледнел, потому что поверить в это было просто невозможно. — И к тому же он абсолютно никчемен. Когда-то, сто лет назад купил мне игрушку. А теперь я за это должен помогать содержать его.