Голд, или Не хуже золота - [120]
Как нам теперь известно, настоящая цель ковровых рождественских бомбардировок состояла в том, чтобы убедить Южный Вьетнам принять перемирие. Генерал Александер Хейг, тогдашний помощник мистера Киссинджера, летал в Сайгон и пообещал там показать, что Соединенные Штаты готовы, по изящному выражению генерала Хейга, «брутализировать» Север.
Ай-ай-ай — еще один метсе[173], а тут еще этот генерал Александер Хейг с его мозгами голема, ганца кнокер[174] под Никсоном и Киссинджером, чья гойише коп[175] увидела какие-то «зловещие силы» за стертыми восемнадцатью с половиной минутами на пленках, проходивших по Уотергейтскому делу. Киссинджер платил своим благотворителям черной неблагодарностью («Киссинджер поливает грязью практически всех, кого знает, включая и президентов»), а когда его прижимали к стенке, мог фонфе[176], как гониф[177].
Так, когда Белый Дом считал его искренним сторонником ковровых рождественских бомбардировок Северного Вьетнама, он создавал у журналистов и законодателей впечатление — кивками и гримасами, всевозможными антиниксоновскими намеками и настойчивыми разговорами о человеческих жертвах, последовавших за этим решением, — что он против бомбардировок возражает.
Выкручиваться и выворачиваться он умел, как червяк или змея; когда дело касалось вопросов, возбуждавших самые жгучие споры, этот вонц был ништ ахейн, ништ ахер. Хохем хут гезугт:[178]
Я всегда рассматривал вовлечение США в события в Индокитае как катастрофу.
И эр хут гезугт:[179]
Нет, я никогда не был против войны во Вьетнаме.
Когда его биограф Калб напрямую спросил об осторожных намеках — по обыкновению Киссинджера, распространявшихся им самим, — на то, что он не согласен с никсоновской политикой бомбардировок, он признался:
Я выступал за бомбардировки Вьетнама. Для меня это было мучительно…
Ах, уж этот шлемьел[180]! Для него это, видите ли, было мучительно, ах, уж этот Хайм Янкель[181]. Он никогда не чувствовал себя в своей тарелке в Конгрессе и, как говорили, предпочитал диктаторский режим без каких-либо ограничивающих его парламентских органов:
«Я пытался ему объяснить, — сказал республиканец Джон Брейдсмен, заместитель лидера большинства, — что международная политика должна согласовываться с законом, но мне кажется, я не был понят».
Голд, как ни напрягал память, не мог припомнить ни одного другого еврея, страдавшего такой же непонятливостью. Голд с удивлением взирал на крайне странное несоответствие между возмутительной аурой славы и умудренности, которая окружала этого эгоистичного бехайма[182], и очевидностью дипломатических провалов и цореса[183], которые тот оставил после себя. Хваленые интеллект и блистательные способности Киссинджера казались Голду не менее сомнительным и проблематичным, чем никсоновская хватка и высокий «Ай-Кью»[184] Спиро Агню: никаких видимых признаков этого в природе не существовало. Фарзаеништ[185] для своих недоброжелателей, он представлял собой бесконечное мекайе[186] для биографа, вроде Голда. Каждый монтик и донерштик[187] этот проворный простачок снова и снова появлялся в газетах с какой-нибудь новой мишегос[188], как шмегегге[189] из Хелма[190]. В понедельник в нью-йоркской Пост была помещена фотография Киссинджера в орденской ленте и со звездной формы Большим Крестом — Орденом за заслуги первого класса, одной из «высших наград ФРГ»; ну и видок у него был, у этого самодовольного шлемазела[191]. А во вторник Голд прочел следующее:
НАЦИСТСКИЙ СКАНДАЛ В БОННСКОЙ АРМИИ
Немецкие армейские лейтенанты организовали символическое «сожжение евреев» в Университете Вооруженных сил ФРГ в Мюнхене.
Звучало нацистсткое «зиг хайль», когда молодые офицеры подожгли клочки бумаги, на которых было написано слово «Juden» (еврей), и оставили их догорать в мусорных корзинах. Представитель министерства обороны заявил: «У участников этой акции нет глубоких антисемитских убеждений».
Голд не был в этом так уж уверен. Будучи человеком проницательным, он понимал, что совершенно случайное и одновременное появление в печати того и другого было продуманной акцией, которая могла быть осуществлена только тем, кто, как и сам Голд, испытывал отвращение и ненависть к ограниченным и облеченным властью поджигателям войны, вроде Киссинджера. Но этот болван, несомненно, и сам был, по крайней мере частично, ответствен за это совпадение, потому что в каждую телекамеру совал свое жизнерадостное и ненасытное пуним[192], полюбить которое могла только нееврейская макетайнеста[193]. А у Голда были заголовки, подтверждающие, что в прошлом Киссинджер был добровольным лизоблюдом у антисемитов:
ВУДВОРД И БЕРНСТАЙН: МНЕНИЕ КИССИНДЖЕРА О НИКСОНЕ:
Антисемит, второсортный тип и поджигатель ядерной войны.
