Гольцы - [19]

Алексей Антонович улыбнулся, но больше не стал возражать Филиппу.

Так вас как — ожидать или плыть за реку, ежели кто подъедет? — спросил Филипп, когда паром ткнулся в берег и заскрипели прижатые к отмели мостки.

Не жди. Не поеду я сегодня на ту сторону, — усмехнувшись, махнул рукой Алексей Антонович, — поверю твоей-примете.

Во, правильно, Алексей Антонович! — обрадовался Филипп. — Черт его бей, лучше день переждать, чем погубить больного…

Еще издали, торопливо шагая по крутой тропе, Алексей Антонович заметил у часовенки, что стояла на обрыве Вознесенской горы, ожидающую его девушку. Одетая в длинное коричневое платье с кружевным воротничком, она резко выделялась на белом фоне часовни. Запыхавшись от быстрой ходьбы, Алексей Антонович, смущенный, предстал перед ней.

Анна Макаровна, простите, ради бога… — виновато начал он.

Здесь самое подходящее место для исповеди, — блеснув из-под ресниц черными глазами, указала Анюта на часовню.

Темноволосая, высокая, с тонкими чертами лица и манерой смотреть из-под полуопущенных век, для своих девятнадцати лет она казалась, пожалуй, слишком взрослой, но это — когда вела скучный разговор. Развеселившись же, она так еще по-ребячьи встряхивала и вертела головой, что тяжелая черная коса со спины перелетала на грудь.

Смеялась она заливисто и звонко, заражая всех своим весельем. Даже всегда серьезный и сухо деловой Иван Максимович не мог сохранять обычную строгость в лице — улыбался.

Все в городе, пожалуй только кроме Алексея Антоновича, звали ее просто Анютой.

Так, так, — покачивая головой, продолжала девушка, — барышне не так-то легко было отпроситься, барышня ночь не спит, на рассвете в окно вылезает, заставляет паромщика за одним человеком паром через реку гнать, барышня идет курочкиным шажком и приходит первая, а кавалер…

…идет ей навстречу, — подхватил Алексей Антоиог вич, — заставляет паромщика одного его перевозить на ту сторону, а переплыв реку, узнает, что барышня уже переправилась. Он возвращается обратно и страусовым шагом мчится на гору, и… А почему вы, Анна Макаровна, в окно вылезали?

Степаниду Кузьмовну будить постеснялась. Она на ночь дверь запирает и ключ под подушку себе кладет: разбойников боится. Это она еще вашего Паклина помнит. Узнала бы, что мы с вами его пещеру осматривать собрались, умерла бы со страху.

Да ведь Паклина давно и в живых нет, — засмеялся Алексей Антонович.

Все равно. Из уважения к нему боится.

Вздор! — пренебрежительно сказал Алексей Антонович. — Впрочем, вы все это, может быть, потому говорите, что и сами боитесь Паклина? Не так ли, Анна Макаровна?

Паклина я не боюсь, — с такой многозначительной интонацией ответила Анюта, что Алексей Антонович невольно спросил:

А кого же вы боитесь?

Вас и летучих мышей, — не то шутя, не то серьезно проговорила Анюта. — В пещерах всегда бывают летучие мыши. Пойдемте, с обрыва посмотрим на реку.

Они обошли часовню и остановились над обрывом. Как стены старинных замков, падали вниз желтые, из крепкого песчаника утесы. Дальше шел невероятно крутой откос, усеянный обломками камней. У подножия горы, легко неся на себе черный, смытый с берегов плавник, катилась Уда. Налево, в бесконечной дали гор, холмов и лугов, чуть подернутых дымкой лесного пожара, река то сверкала светлой полоской стали, то чуть обозначалась строгой серой чертой; вправо, рассекая Шиверск на две половины, шла могучим, широким потоком и сразу обрывалась, словно уйдя под землю, пряталась за поворотом. Город, озаренный первыми лучами солнца, просыпался; над крышами домов кое-где вились прозрачные дымки; маленькие, как букашки, двигались пешеходы. Пастух гнал стадо коров, размахивая и щелкая длинным бичом, но звуки не доносились сюда. Неколебимая тишина стояла над обрывом. Подними голову — и словно летишь в глубокую синеву неба вслед за быстро движущимися с востока легкими облаками.

Какие просторы! — прошептала Анюта. — Туда бы, вдаль, унестись…

Алексей Антонович взял ее за локоть и, отведя от края, усадил на холмик, заросший упругими плетями темно-зеленой жестколистой толокнянки.

Боже, как хорошо! — поглаживая возле себя блестящие листочки толокнянки, твердила Анюта.

Алексей Антонович стоял рядом, сняв шляпу.

На кустах ольховника, на молодых березках искрились капли росы. Тяжелый аромат цветущего багульника кружил голову. В глубине леса призывно и страстно закуковала кукушка. Она перелетала, все отдаляясь, и чистый звук ее голоса, казалось, растворялся в вершинах сосен.

Пойдемте, Алексей Антонович, — вставая, вздохнула Анюта, — и начинайте мне рассказывать, как вы обещали, о самом страшном человеке.

Я не знаю, что вам рассказать о себе.

— Почему о себе? Вы обещали рассказать о Паклипе.

Да. Но ведь вы боитесь меня больше, чем Паклина, следовательно, самый страшный человек — это я.

Так, — склонила Анюта голову набок, — хорошо. Ну, тогда рассказывайте о себе.

9

Они шли отлого спускавшейся, еле заметной тропой, скрытой от солнечных лучей порослью молодого сосняка. И было здесь свежо и прохладно, и на узких и острых листьях багульника еще мерцали цветными огнями невысохшие капли росы. А над лесом уже нависал навевающий сладкую истому летний зной, и токи горячего воздуха, наполненного запахом хвои, искали себе путь среди плотно сомкнувшихся сучьев сосен. Тропинка, постепенно спускаясь с Вознесенской горы, доходила до подножия Мольты — там перевал, крутой склон, весь изрезанный промоинами, усыпанный плитами разрушившихся от времени серых, известняковых скал, и — пещера Паклина, наводившего в давние годы ужас на всю шиверскую округу.