Голая девка, или Обнаженная с кувшином - [5]

– С кем?

– С Командором… С Пушкиным я знаю.

– Ожил Командор. От ревности. Тут все дело в биополе. Сильное чувство порождает сильное биополе, и тогда оживают даже камни. Или возьмем портрет Дориана Грея…

– Портреты, значит, тоже?! – восхитился Коробейников.

Кандидат наук задумался.

– Нет. Портреты оживать не могут. У них нет третьего измерения. Портреты – нет, а статуи – могут. Это не противоречит законам природы. Вроде давно доказано, что живое возникло из неживого. Более того, это не противоречит современному научному мироощущению.

– Значит, не противоречит? – обрадовался Коробейников.

– Не противоречит.

– Спасибо за консультацию!

Когда поздним вечером дождь наконец прекратился и отдыхающий народ со всего санатория потянулся в летний кинозал смотреть на разбушевавшегося Фантомаса, Коробейников прихватил одеяло, спустился на пляж и спрятался в лодочной будке. На него упало весло, перед ним в темноте плескалось Черное море, а сверху из санатория доносились отчаянные вопли Луи де Фюнеса. Под плеск волн и доносившиеся вопли он уснул.

Проснулся он, когда Фантомас кого-то душил.

Коробейников спросонья выглянул в окошко и тут же испуганно пригнулся. У лодки с отброшенным брезентом стояли три громадные тени, а женский голос читал по слогам статью из энциклопедии на «П»:

– «Пи-гма-ли-он из-ва-ял ста-ту-ю жен-щи-ны не-обыкно–вен-ной кра-со-ты и на-звал ее Га-ла-те-ей». А мой называл меня Машкой. Я, говорит, свою Машку слепил за три дня и за три тысячи.

Коробейников боялся дышать, это был не сон.

– Не плачь, Маша, – отвечал ей необыкновенный мужской бас. – Я твоего деятеля найду и прихлопну, как муху.

– Не надо тут никого хлопать, а надо отсюда удирать, – сказала третья тень в облегающем комбинезоне. – Надо отчаливать, пока не закончился фильм.

– Это точно, – вздохнул каменный шахтер. – Нет времени за ним бегать. Подадимся на Донбасс.

– Нет! Только в Таврию! – строго ответил женский голос. – Там понимают искусство.

– Как хочешь, дорогая, – испугался шахтер. – В Таврию так в Таврию. Я только хотел сказать, дорогая, что на Донбассе…

– Уже дорогая… – ревниво перебил парень-ядерщик.

– Потом разберемся, кто кому дорогая! – прикрикнул женский голос. – Взломайте склад, возьмите там сапоги и плащ, надоело голой ходить. В библиотеке прихватите энциклопедию на «Т». Но осторожно, завхоз где-то здесь крутится. А я найду весла и якорь. А кувшин утоплю… не тащить же его в Таврию.

– И молоток утопи, – сказал шахтер.

– И эту рухлядь тоже, – сказал парень.

Две громадные тени вышли за ворота лодочной станции и начали подниматься к санаторию. Коробейникова трясло: он представил, что будет, если ожившая Галатея войдет сейчас в будку за веслами.

Но женский силуэт с кувшином направился не к будке, а к морю. Это спасло завхоза. Галатея на берегу размахнулась и швырнула кувшин за волнорез, а Коробейников выбрался из будки и побежал в санаторий.

В санатории выли собаки от страха перед ожившими статуями. Коробейников мчался к летнему кинотеатру, ничего не соображая. Фантомас бушевал из последних сил. Материальный склад был уже взломан – Коробейников чувствовал это всеми фибрами своей завхозной души. Сейчас скульптуры лезли в библиотеку…

Где этот заслуженный деятель? Он один сможет остановить свою Галатею!

Народ уже выходил из кинотеатра. Там все закончилось благополучно – Фантомаса опять не поймали.

– Старика в берете не видел? С хвостиком? – спросил Коробейников у Бори, не пропускавшего ни одного фильма.

– А вон идет со старухой.

Заслуженный деятель искусств выходил из кинотеатра с молодой дамой и, что называется, вешал ей на уши лапшу.

Она глядела ему в рот, а он рассказывал, как много у него врагов и соперников в творческом плане. Не дают работать. Ломают статуи. Им бы только заказ урвать. Везде завистники, под каждым кустом. В прошлом году, например, ему заказали скромный поясной бюст начальника книготорга. Надо было сразу лепить! Но пока завез глину, то-се… ни книг, ни торга, ни начальника. Заслуженный работник, кто бы мог подумать…

– Она ожила! – вскричал Коробейников, налетая на заслуженного деятеля и размахивая руками. – Быстрей! На пляж! Ваша Галатея ожила!

Заслуженный деятель внимательно оглядел Коробейникова, постучал пальцем по своему лбу и повернулся к даме.

Коробейников схватил его за куртку:

– Они собрались плыть в Таврию!

– Чего ты кричишь? – тихо сказал заслуженный деятель, вырываясь и оглядываясь. – Я завтра уезжаю в Брюссель на симпозиум, пусть себе оживает. Пусть что хочет, то и делает. Пусть ее вдребезги разобьют. Я работу сделал. Что я вам – нанялся ее сторожить?

Он отбросил руку Коробейникова, забыл про свою даму и пошел по аллее, громко бормоча:

– Галатея… Таврия… Химволокно… Я говорил на худсовете – преждевременно! Народ не поймет! Нет… голую бабу им подавай!

С этого момента Коробейников стал разбираться в искусстве. Он хотел крикнуть вслед: «Катись отсюда, Пигмалион!», но ему в сердце будто врубился отбойный молоток. Он упал на асфальт, а дама завизжала.

К удивлению врачей Коробейников очнулся в сентябре. Лето куда-то подевалось… Рядом сидела его жена и вязала.