Гоголь в Москве - [46]
У Михайлы Семеновича соображения другие еще были: зря Николай Васильевич не дал пьесу на премьеру в Москву. И впечатление бы вынес другое, и бежать от черных мыслей за границу бы не пришлось. В семье Садовских осталось выражение прадеда: «Слаб человек, хоть и великий, а все человек: в столице слава слаще кажется».
И еще о постановке: слишком много Николай Васильевич сам хлопотал, во все вмешивался, каждому артисту хотел его роль растолковать. Вот в Александринке они – сами жаловались – «совсем с резону и сбились», не знали, как ступить, как повернуться.
Не лучше, конечно, и с Москвой вышло. Сначала все шло как по нотам (восстановить не трудно). Чтение пьесы состоялось в Петербурге у Жуковского 18 января 1836 года. Тринадцатого марта последовало цензурное разрешение, а через месяц, 19 апреля, первое представление. Москва отстала еще на месяц: премьера прошла 25 мая. Текст автор прислал Михайле Семеновичу с просьбой, чтобы сам он на сцене «Ревизора» и поставил. Михайла Семенович наотрез отказался: добиваться от товарищей того, что сам хочешь, ему не с руки. Толку не добьешься, а отношения на всю жизнь испортишь. Так и написал Николаю Васильевичу, хотя и трудно, очень трудно далось ему это письмо. Тогда автор придумал поручить постановку Аксакову, чтобы тот ставил, а его указания Михайла Семенович актерам передавал. Получилось совсем плохо. Мало того, что все запуталось, да еще Загоскин разобиделся, что за его директорской спиной в сговор вступают.
Короче, ставили без режиссера, делали кто во что горазд, а получилось, хоть и не с первого представления, совсем неплохо: больно материал был понятен и близок.
Незадолго до своей кончины, вскоре после Великой Отечественной войны, Пров Михайлович Садовский-младший, руководивший Малым театром, зайдет с учениками Щепкинского училища в Талызинский сад, попробует вспомнить семейные легенды, попробует войти со студентами в самый дом. Вот только смотреть, оказывается, нечего. За входными дверями были обшарпанные, замызганные двери коммунальных квартир. Где-то рядом ревели примусы. По лестнице сновали служащие размещавшихся на втором этаже учреждений. Стучали пишущие машинки. Звенел телефон. И грязь. Непролазная вековая грязь покрывала полы былых сеней, облезлые стены, немытые окна «прихожей»… И вот тогда, выйдя в такой же обшарпанный двор, Пров Михайлович вспомнил, что говорил Щепкин о «Ревизоре», что это такая пьеса, в которой нельзя хорошо сыграть одну или даже несколько ролей, что это «пьеса душевного трепетания» – перед начальством большим и малым, перед всеми сильными мира сего. «Трепетания» от страха, желания во что бы то ни стало угодить, выслужиться. Пусть цели прямой нет, пусть на своем крохотном местечке и ждать нечего, а все равно «трепетание». «Вот если все актеры по этому камертону себя настроят, – повторил Садовский-младший, – все остальное у них само придет, у каждого свое, собственное. Пьеса в своем роде единственная, и играть в ней как музыканту в оркестре – истинное удовольствие».
Михайла Семенович чувствовал, что Гоголь и сам понял, в конце концов, собственный просчет с двумя столицами. И – сменил для Хлестакова модный опереточный мотивчик на самый популярный романс московского композитора А. Варламова, с которым познакомился у М. Д. Львовой-Синецкой. Оба они жили, благодаря Ф. Ф. Кокошкину, в «Соловьином доме». Да и название «Соловьиного» пошло от Варламова.Иван Александрович и «Красный сарафан»
Удача. Неужели удача? После стольких лет просьб, унижений, почти нищеты. И вдруг – должность помощника капельмейстера казенной сцены вместо обязанностей учителя певчих придворной капеллы. Годовой оклад в две тысячи рублей вместо тех тысячи двухсот, которые едва позволяли сводить концы с концами. Наконец, казенная квартира с фортепиано, на приобретение которого он так и не сумел скопить средств.
М. Д. Львова-Синецкая
Он любил повторять: «Не надо мне сто рублей, лучше – сто друзей». До сих пор приятели поддерживали его в тяжелую минуту разве что словом. А вот Михаил Николаевич Загоскин, прославившийся романом «Юрий Милославский» и только что назначенный директором московских театров, решил забрать Варламова с собой в Москву. И на каких сказочных для скромнейшего из музыкантов условиях!
Правда, какая-то горечь в душе оставалась. Прощаясь с Петербургом, он прощался с юностью, далеко не до конца осуществившимися надеждами на путь инструменталиста-исполнителя и певца. Кроме них, ничего и не было в жизни у Варламова. Не могло быть.
Стесненное в материальном достатке детство. Отец – молдаванин, поступивший на русскую военную службу и добившийся всего лишь самого низшего офицерского чина, не мог позаботиться об образовании сына.
По счастью, у того очень рано определился на редкость красивый голос, который открыл ему в десять лет двери придворной капеллы. Единственная связанная с расходами просьба мальчика – купить скрипку – была отцом удовлетворена. Шестнадцати лет Александра Варламова переводят во взрослую часть капеллы и дают чин XIV класса, иначе – титулярного советника. С ним он и уйдет из жизни – ничего не приобретет на служебном пути.
