Гоголь и о. Матвей Константиновский - [2]

Почтенный оптинский инок (о. Э. В-й), которого мне посчастливилось обрести в пустыни и который в юности своей был письмоводителем у о. Матвея по раскольничьим делам, поведал мне немало любопытного об этой оригинальной личности. Два-три рассказа из уст современника о. Матвея дорисовали мне фигуру последнего лишним ярким штрихом… Несокрушимость его веры являла иногда примеры поистине невероятные. Как-то летом отправился он по делам в город Торжок и дорогой жестоко заболел, чуть ли не холериной. В это время в городе Торжке происходил ремонт соборного храма и неожиданно была открыта под алтарем могила преподобной Иулиании. Богомольные люди поспешно бросились к заветному месту и повычерпали как целительное средство всю воду, наполнявшую могилу. Когда, невзирая на свою болезнь, на место прибыл о. Матвей, на дне могилы оставались лишь комья липкой и вонючей грязи. Недолго думая, о. Матвей опустился на самое дно, собрал благоговейно эти остатки, съел их… и совершенно выздоровел. И такой случай религиозного экстаза в жизни о. Матвея не единственный!

Когда по одному доносу (о том, будто он смущал народ своими проповедями) его вызвали к тверскому архиерею, и тот стал кричать на него, грозя упрятать его в острог, о. Матвей отрицательно закачал головой:

— Не верю, ваше преосвященство!

— Как ты смеешь так отвечать? — загремел владыка.

— Да, не верю, ваше преосвященство, потому что это слишком большое счастие… пострадать за Христа! Я не достоин такой высокой чести!

Эти слова так озадачили владыку, что он с тех пор оставил о. Матвея в покое.

Впрочем, вскоре о. Матвею действительно пришлось пострадать, и притом далеко не на шутку. Как известно, добрую половину жизни о. Матвей провел в борьбе с ржевскими раскольниками, и вот однажды в раскольничьем скиту он обрел неведомо чью мертвую голову, по некоторым слухам, принадлежащую преподобному Савве. Этого было вполне достаточно, чтобы религиозный экстаз неудержимо охватил протоиерея Константиновского. Без всяких дальнейших осведомлении, без спроса архиерея и подлежащего начальства он взял эту голову и с крестным ходом, с хоругвями и иконами при пении и колокольном звоне торжественно перенес в ржевский собор для поклонения. Эта самовольная канонизация не прошла ему даром, и дело дошло до Святейшего синода и московского митрополита Филарета. Ввиду полной загадочности головы она отправлена была на хранение в Тверской кафедральный собор, а на голову о. Матвея обрушились все невзгоды судебной волокиты, особенно тягостно отразившейся на жене о. Матвея, которая, по свидетельству биографа о. Матвея, от сильной скорби впала в чахотку и быстро угасла.

В числе добрых заступников о. Матвея, впутанных в это дело, находился также ныне покойный Тертий Иванович Филиппов, который ездил даже по этому поводу к московскому святителю. Из любопытного письма Т.И., обретенного мною в Оптиной пустыни (у вышеупомянутого почтенного инока), явствует, между прочим, что вся эта история сановному заступнику была не особенно по душе… Позволю себе выписать, с разрешения владельца письма, заключительные его строки, особенно ценные как беспристрастная характеристика о. Матвея лицом, близко его знавшим: «Дело о ржевской голове очень затруднительно… Показания о. Матвея в этом деле для меня не имеют цены; как вам известно, он ни на минуту не выступал из области чудесного и явлениям самым обыкновенным любил придавать чрезвычайный смысл. Я испытал сам на своей душе вредное влияние этой черты его ума; суеверие, в которое он впадал, прилипло и к моему уму, и мне нужны были усилия, чтобы освободить свою душу от этого порабощения. И тут было не без опасностей, ибо всякий переворот, как в государстве, так и в человеческой душе, совершается всегда с сильным брожением, всегда близким к беде. Вот почему я не могу принять никакого участия в возбуждении дела, которое ныне забыто и которое нуждается в новых явлениях, чтобы привлечь к себе внимание церковной власти… Ваш Т. Филиппов».

Вы видите из этого небольшого интимного отрывка, что даже такой здоровый организм, как Т.И. Филиппов, подвергся одно время опасности гипноза со стороны о. Матвея; что же должно было испытывать после этого хилое существо Гоголя, изможденное вдобавок душевными и материальными терзаниями, при одном появлении на пороге этого ржевского Савонаролы!..

А между тем, по свидетельству того же Т.И. Филиппова, наружность этого ржевского Савонаролы не представляла ровно ничего внушительного. Не будь рясы и наперсного креста, его легко можно было бы смешать с любым мужиком из того самого села Эськи, в котором он некогда жил и проповедовал: приземистый, сутуловатый, с серыми тусклыми глазами, с жидкими волосами и широким плоским носом, он производил с первого взгляда самое ничтожное впечатление. Но что значит сила воли, смелость речи и — да простят мне поклонники о. Матвея резкое слово — известная доля бесцеремонности! Особенно это много значит и всегда значило в нашем шатком, беспринципном и малокультурном обществе, падком, как муха на мед, на всякое самовластное слово, всякую невиданную диковину…