Гогия Уйшвили - [6]

Зловещее безмолвие стояло в доме. Лишь изредка его нарушал тяжелый вздох Марине или кого-нибудь из ребят. Огонь догорел, и пугающая черная тьма поглотила все предметы. Только ружье чуть поблескивало в углу, отражая слабый луч догоравшего уголька.

Гогия сидел без движения все на том же месте. Сон бежал от его глаз. Внимание его не задерживалось ни на чем. Только иногда кидал он взгляд в тот угол, где висело ружье, словно блеск ствола развлекал его усталый мозг.

Приближался рассвет. Уже перекликались петухи. Во дворе Гогии тоже встрепенулся петух и, взмахнув крыльями, звонко поздравил хозяина с наступлением Нового года. Этот звук вывел Гогию из оцепенения. Он вдруг сильно тряхнул головой, словно отказываясь от чего-то, потом встал и подошел к жене и детям. Он прислушался, не проснулись ли они. Но все спали глубоким сном. Гогия осторожно прошел в угол, где висело ружье, снял его со стены и направился к двери. Здесь он снова остановился, притаился и прислушался. Никто не проснулся.

Он осторожно открыл дверь, шагнул за порог и плотно прикрыл ее. И опять остановился… Полная луна клонилась к западу и глядела с чистого неба на дворик Гогии. На белом снегу, сверкавшем в лунном сиянии, лежали четкие тени от дерет вьев. Перекликались петухи, и крики их, словно осязаемые и зримые, висели в спокойном терпком морозном воздухе. Гогия увидел труп своего пса Цивиа, ясно различимый при лунном свете.

— Мой Цивиа, мой песик!.. Как он скулил!.. Горько, вероятно, было ему умирать! — тихо произнес он и, повернувшись лицом к двери, стал чуть слышно разговаривать с домом, как с живым:

— Я хочу изменить тебе, мой дом! Я хочу изменить вам, жена и дети! Простите меня! Я не мог выдержать, не мог вытерпеть и бежал!.. Я изменил тебе, Марине, на одну тебя бросил детей и сбежал от тебя!.. Ты оказалась сильнее духом, чем я… Помнишь, с какой надеждой начинали мы строить семью? Разве мы могли тогда думать, что все вот так кончится! В каком положении остается моя семья! Прости, Марине! Простите, дети! Я спасаю себя и покидаю вас! Что делать!.. Бог свидетель, с тех пор, как я помню себя, не знал я ни часу отдыха, потом своим поливал землю. Ни одного просвета, ни одного радостного дня не выпало на мою долю! Я все стерпел бы, но только не розги! Нет, после розог я жить не могу…

Гогия задумался, потом махнул рукой и глухим голосом продолжал:

— Нет, невозможно! Кончено! Прощайте, мои дорогие! Ухожу, и сам не знаю куда!.. Тебро, доченька, прости, что вчера обидел тебя! Марине, и ты прости, что не ответил лаской на твою заботу! Простите, милые, изменившему вам Гогии!.. Вы думаете, мне легко от вас уходить, терять вас?.. Я не знаю, куда ухожу!.. Голова у меня кружится, дрожь пробегает по телу, в глазах темнеет! Нет! Кончено, решено!

Гогия торопливо приставил дуло ружья к груди и большим пальцем ноги нажал на курок. Грянул выстрел, и Гогия свалился в канавку у завалинки. — Господи, взыщи с них, а не с меня!.. — невнятно пробормотал он и навеки сомкнул уста. Звук выстрела разбудил, Марине.

— Гогия, светает… Слышал выстрел? Давай встанем и мы, встретим и мы Новый год! — позвала она мужа, думая, что он спит у очага.

«Как он крепко уснул!.. Пусть поспит. Я встану, разведу огонь и потом разбужу его… Жалко будить, пусть поспит еще немного. Он так поздно заснул… И то сказать, мог ли он уснуть, столько переживши за день! Как еще только мы остались живы, и он и я!» — думала Марине, одеваясь.

Она разожгла огонь и лишь тогда заметила, что мужа в комнате нет.

— Нигде его не видно. Куда бы он мог уйти? Она открыла дверь и ступила за порог, чтобы позвать его.

Запах пороха и гари ударил ей в нос. Она испугалась.

«От соседей что ли нанесло ветром?» — подумала она и в тревоге стала звать мужа.

Ни звука.

— Пошел, должно быть, к ручейку умыться, — проговорила Марине и решила итти к ручейку. Ручеек протекал в конце двора.

Но как только она шагнула вперед, ноги ее зацепились за что-то мягкое, она споткнулась и упала.

Под ней лежал труп Гогии. Луна, опускаясь все ниже, зашла за дом, Гогия оказался в тени, и потому Марине не сразу заметила его.

— Горе мне! — вскрикнула Марине и потеряла сознание.

V

Настало утро. Засыпанная снегом земля сверкала, как поверхность зеркала. От стужи трудно было дышать. В деревне А-и то и дело слышались ружейные выстрелы — это народ по обычаю приветствовал стрельбой радостное событие — Новый год. — Кажется, что-то недоброе случилось в доме Гогии Уйшвили, — вскрикнул один из соседей, выглянув утром на двор. — Как пронзительно плачут там дети! Не волк ли бешеный к ним ворвался?

И он побежал ко двору Уйшвили. За ним прибежали и другие. Вот что они увидели.

Марине с ножом в руках, дико сверкая глазами, в исступлении гонялась за своими детьми. Смертельно напуганные дети с криком убегали от нее, прятались, но она преследовала их, находила и, склонив набок голову и прищурив глаза, как кошка, подкрадывающаяся к птичке, вскрикивала вдруг «чита!»[5] и кидалась на жертву. Но так как она криком «чита» предупреждала о своем приближений, ребенок успевал убежать от нее и Спрягаться снова. Если же ребенок не успевал спрятаться и ему казалось, что она вот-вот поймает его, он в отчаянии испускал страшный крик: