Годы - [33]

«Они затихли!» — вслух сказала Элинор.

Экипаж остановился у Чансери-Лэйн. Полицейский переводил через дорогу пожилую женщину. Но дорога была джунглями.

«Они затихли, — повторила Элинор. — А потом?»

«…я взобрался на дерево… я увидел тропу… солнце вставало… Меня уже записали в погибшие».

Экипаж остановился. Некоторое время Элинор сидела не двигаясь. Она видела перед собой только чахлые деревца и брата, который смотрел на поднимающееся над джунглями солнце. Солнце вставало. Мгновение пламя плясало на мрачной громаде Дома правосудия. Все благодаря второй спичке, подумала Элинор, расплачиваясь с возницей и выходя.

— Ну, наконец-то! — воскликнула маленькая женщина в мехах, стоявшая у одной из дверей. — Я уже решила не ждать и собиралась уйти! — В чертах ее лица было что-то кошачье, она волновалась, но очень гордилась мужем.

Они прошли сквозь вертящуюся дверь в зал, где должно было слушаться дело. Сначала зал показался им темным и переполненным людьми. Мужчины в париках и мантиях вставали, садились, входили и выходили, напоминая стаю птиц, гомозящихся на поле. Среди них не было ни одного знакомого, и Морриса Элинор не видела. Она оглядывалась кругом, стараясь отыскать его.

— Вон он, — шепнула Силия.

Один из адвокатов в переднем ряду повернул голову. Это был Моррис. Но как странно он выглядел в этом пожелтевшем парике![23] Скользнув взглядом по Элинор и Силии, он ничем не показал, что узнал их. И Элинор не улыбнулась ему. Торжественная атмосфера, усиливаемая мертвенным светом, налагала запрет на все проявления личных привязанностей. Во всем этом было что-то ритуальное. Со своего места Элинор видела Морриса в профиль. Парик прямоугольно обрамлял его лицо, отчего оно смотрелось как на портрете. Никогда еще брат не представал перед Элинор в таком великолепии: и лоб, и нос его выглядели совсем не как обычно. Элинор посмотрела по сторонам. Они все были похожи на портреты. Все адвокаты выглядели броско, их фигуры были резко очерчены, как на портретах восемнадцатого века, вывешенных в ряд на стене. Они так же вставали и садились, смеялись, разговаривали… Внезапно дверь распахнулась настежь. Пристав потребовал тишины перед появлением его светлости. Все замолчали и встали, вошел судья. Один раз поклонившись, он сел под королевским гербом. Элинор почувствовала, как по ее телу пробежала легкая дрожь благоговения. Это был старик Карри. Но как он преобразился! В последний раз, когда она его видела, он сидел во главе обеденного стола, который посередине был украшен полосой желтоватой вышитой ткани, ниспадавшей мягкими складками. Взяв свечу, судья стал водить Элинор по гостиной и показывать свою старинную дубовую мебель. А сейчас он величествен, внушает почтительный страх, облачен в мантию…

Один из адвокатов встал. Элинор попыталась следить за тем, что говорил этот человек с большим носом, но теперь уловить ход мысли было уже трудно. Все равно она слушала. Затем поднялся другой адвокат — коротышка с куриной грудью и в пенсне. Он прочитал какой-то документ, потом он и первый адвокат стали спорить. Кое-что из того, что он говорил, она понимала, хотя как это было связано со слушаемым делом, оставалось неясно. Когда же выступит Моррис? — думала она. Видимо, еще не скоро. Отец был прав, эти законники умеют тянуть резину. Спешить к чаепитию нет нужды, поэтому сгодится и омнибус. Элинор сосредоточила внимание на Моррисе. Он рассказывал что-то смешное рыжеватому соседу. Это его друзья, подумала она, это его жизнь. Она вспомнила, как в юности он мечтал об адвокатуре. Это ведь она переубедила папу. Однажды утром она собралась с духом и пошла к нему в кабинет… Но вот, к ее восторгу, Моррис поднялся со своего места.

Элинор почувствовала, как ее невестка замерла от волнения, вцепившись в свою сумочку. Моррис начал говорить, такой высокий, черно-белый… Одной рукой он держался за полу своей мантии. Как хорошо она знала эту привычку Морриса — за что-нибудь держаться, так что становилось видно белый шрам в том месте, где он порезался во время купания. Зато другой жест — широкий взмах руки — она не узнала. Это уже из его профессиональной жизни, из жизни в судебных залах. И голос его звучал незнакомо. Но то и дело, когда Моррис воодушевлялся, в его речь проскальзывали ноты, которые вызывали у Элинор улыбку: она слышала родной голос. Она не удержалась от того, чтобы полуобернуться к невестке и сказать: «Это наш Моррис!» Но Силия не отрываясь смотрела на мужа. Элинор тоже сделала попытку сосредоточиться на его доводах. Он выражался удивительно ясно, выговаривая слова с чудесной расстановкой. Вдруг судья перебил его:

— Правильно ли я вас понял, мистер Парджитер? Вы считаете… — Он произнес это вежливым и все-таки жутким тоном. Но Элинор с радостью отметила, как Моррис сразу замолчал, как учтиво склонил голову, слушая судью.

Но сумеет ли он ответить? — думала Элинор, ерзая на сиденье от волнения, как будто он был ребенком и мог опростоволоситься. Однако ответ был у него наготове. Без спешки и трепета он открыл тетрадь, нашел нужное место, прочел несколько фраз, после чего судья кивнул и сделал пометку в объемистой книге, лежавшей перед ним. Элинор почувствовала огромное облегчение.