Годы в огне - [175]

Наконец что-то решила, сказала поручику: «Задержите Крепса и Граббе!», — кинулась вниз по Степной, выбежала на Уфимскую и направилась к дому, где жила. Казалось, это безумие — ее будут искать прежде всего именно там, в комнатах особняка или пристройках. И все же спешила именно туда, в дом, надеясь, что Крепс (прежде всего — Крепс!) никогда не подумает, что она способна на такую глупость.

Близ особняка Соколова заставила себя перейти с бега на спокойный (спокойный!) шаг, медленно прошла во двор, быстро огляделась и, никого не заметив, бросилась в погреб, где хранились соления.

Она не однажды на фронте и теперь, в тылу врага, оказывалась рядом с гибелью, смерть могла грозить ей много раз впереди, когда на спасение будут отведены секунды, а то и меньше. И еще раз с удовлетворением подумала о том, что все-таки вовремя, заранее помыслила о «соломке» в местах, где могла упасть.

И сейчас, не колеблясь и не размышляя, метнулась в сырую полутьму погреба, где стояли кадушки с капустой, помидорами, огурцами, в том числе огромная сорокаведерная бочка с рассолом. Огурцы из нее были почти выбраны, и в остатках жижи женщина могла скрыться с головой.

Юлия подбежала к бочке, с беличьей ловкостью ухватилась за ее верх и, подтянувшись, перекинула тело в тепловатый и резко пахнущий рассол.

Жидкость доходила ей до груди и, готовясь к тому, что неминуемо должно случиться, она два или три раза окунулась с головой, проверяя себя и считая секунды без дыхания. Выходило: может продержаться за один раз около ста секунд.

Ныряя, держала сумочку над головой, чтоб раньше времени не замочить бумаги и пистолет. Теперь достала оружие, с нежной грустью подумала о Фрунзе, подарившем ей этот браунинг, почти автоматически вставила в рукоять обойму и перегнала из нее патрон в ствол. Она десятки раз читала в рассказах и романах фразу «дорого продать свою жизнь» и полагала теперь, в чрезвычайных обстоятельствах, что эта жестокая мысль поможет ей, в случае нужды, исполнить последнюю обязанность.

Ей надо продержаться совсем недолго. Красные вот-вот войдут в город; Гримилову и другим, может статься, не до нее, вдруг выпадет удача, ее оставят в покое.

И еще подумала, пожалуй, не без юмора: бабушке дворника Кожемякина было все-таки приятнее прятаться от помещика в кадушке с кислым молоком…

Мысли ее вернулись к Фрунзе и Тухачевскому. Она вспомнила их прекрасные лица, юные и одухотворенные, и почувствовала состояние, похожее на прилив сил.

Оба они, и командюж[83], и командарм, отзывались о Юлии весьма похвально, подчеркивали ее мужество, укрепившееся на полях мировой войны, аналитический ум, способность на теряться в самых сложных, даже трагических обстоятельствах. Правда, и тот, и другой помнили о ее серьезном недостатке: Соколова была вспыльчива и резка. Но ум и редкая красота женщины, полагали полководцы, вполне возмещают слабину.

Это они, Фрунзе и Тухачевский, посоветовали начальнику особого отдела 1-й армии Востфронта взять ее к себе на агентурную должность.

Позже Соколову пригласил к себе начальник особого отдела 5-й армии Павлуновский: она переходила в его штат.

В ту пору они, знакомясь, долго беседовали о прошлом и пытались предсказать развитие ближайших событий.

Иван Петрович вскоре узнал, что Юлия Иосифовна — дочь попа-расстриги, после лишения сана работавшего счетоводом и бухгалтером. Мать Юлии умерла, когда девочке было восемь лет, и отец остался один с четырьмя детьми на руках.

После смерти мамы девочку взяла к себе тетя Анюта в село Износково Льговского уезда Курской губернии. Там Юля окончила начальную школу и научилась любить стихи Пушкина, Лермонтова, Тютчева и Руставели. Потом она вернулась в дом отца, в город Фатеж, где закончила гимназию. С прилежанием изучала иностранные языки и вполне свободно говорила по-французски, по-немецки и польски, знала латынь.

Девочка часто была печальна, нервничала, и Иосиф Алексеевич полагал, что дочь не забыла смерти матери.

Последний класс гимназии она закончила уже в Курске, вернулась в Фатеж и поступила на должность учительницы в четвертый класс.

Как-то в губернском городе, на пасху, Соколова познакомилась с милой, интеллигентной девушкой Юлей Урусовой. Урусова — дочь соседнего помещика, князя Бориса Ивановича — теперь часто приглашала молодую учительницу к себе в имение, и они очень подружились. Обе знали друг о дружке все, вплоть до сердечных тайн; впрочем, эти тайны были совсем безобидного свойства.

Мировая война ворвалась в жизнь обеих девушек бесшабашными песнями новобранцев, стонами госпиталей, хроникой газет и журналов.

Обе Юлии поступили на курсы сестер милосердия, окончив их, отправились в Питер и оттуда уехали на войну. На вокзале их благословила царица, и они вяло поклонились супруге безвольного и бесхарактерного царя.

На фронте девушки разлучились: Урусова определилась в госпиталь, а Соколова отправилась на линию огня, где палили пушки, гремели залпы винтовок и смертно бормотали пулеметы.

Через неделю войны Соколову пригласил к себе полковой командир и велел тотчас отправляться в госпиталь, где умирает Юлия Борисовна Урусова.