Годы в Белом доме. Том 1 - [7]

Встречи в отеле «Пьер»

В ответ на звонок Чапина я появился в 10 утра в понедельник 25 ноября в переходной штаб-квартире Никсона на 39-м этаже отеля «Пьер», не зная, что меня ждет. Я не предполагал разговора, который изменил бы мою жизнь; я думал, что это, по-видимому, новоизбранный президент хотел узнать лично мое мнение по политическим проблемам. Подтянутые молодые люди работали с камерами наружного наблюдения в зоне приема гостей, где меня встретил один из самых подтянутых и молодых из них, который оказался Дуайтом Чапином. С решительной вежливостью он провел меня в огромную гостиную в конце холла и сообщил, что избранный президент вскоре появится. Я не знал тогда, что Никсон был крайне стеснителен. Встреча с новыми людьми приводила его в ужас, особенно если они были в состоянии дать ему отпор и поспорить с ним. По установившейся на такие случаи привычке Никсон, вероятно, находился в соседней комнате, делая записи в желтом блокноте, который никогда не показывал своим гостям.

Когда Никсон наконец-то вошел в комнату, его беспечный вид не мог скрыть чрезвычайную нервозность. Он сел на диван спиной к окну, выходящему на Пятую авеню, и показал мне жестом на мягкое кресло, стоящее перед ним. Его манеры можно было назвать почти что робкими, а действия были слегка нерешительными и не имеющими никакого отношения к тому, что он говорил, как будто два разных импульса руководили его речью и жестами. Он говорил низким мягким голосом. Во время нашего разговора выпил одну за другой несколько чашек кофе, которые приносились без его просьбы.

Темой разговора было формирование нового правительства. У него были огромные, как сказал он, организационные проблемы. У него имелось мало доверия к Государственному департаменту. Его сотрудники не были лояльны к нему; дипломатическая служба презирала его, когда он был вице-президентом, и не обращала внимания, как только он оказывался не у дел. Никсон был решительно настроен руководить внешней политикой из Белого дома. Он считал, что администрация Джонсона игнорировала военных, и что ее процедуры принятия решений не давали президенту никаких реальных вариантов. Он считал настоятельным исключить ЦРУ из процесса формирования политики. Управление заполнено либералами из Лиги плюща, которые за фасадом аналитической объективности, как правило, продвигали собственные предпочтения. Они всегда выступали против него в политическом плане. Никсон хотел бы выслушать мое мнение по этим темам.

Я ответил, что ему не стоит судить об отношении внешнеполитической службы к президенту по ее поведению в отношении кандидата или даже вице-президента. В любом случае президент, который четко знает, что он хочет, всегда будет в состоянии определять внешнюю политику. Я мало что знаю о ЦРУ, чтобы высказывать свое мнение. Я согласился с тем, что назрела необходимость официального процесса принятия решений. Решения администрации Джонсона часто принимались на неофициальных заседаниях, часто за едой – знаменитые «завтраки по вторникам» – без проработки аппаратом или последующего контроля и действий. В силу этого было трудно понять, какие именно решения были приняты. Даже при самых лучших намерениях каждое заинтересованное ведомство испытывало соблазн трактовать зачастую двусмысленные итоги подобных встреч таким образом, который устраивал их собственные, заранее выработанные мнения. И, разумеется, существовала большая возможность откровенной ошибки или недоразумения. И уж совсем мало было возможностей для концептуального подхода, последовательных действий или чувства нюансировки. Как мне казалось, нужна более систематизированная структура. Она должна избегать излишне строгого формализма администрации Эйзенхауэра, в которой процесс выработки политики часто принимал характер договоров по определенному вопросу между независимыми департаментами и министерствами. Мне казались весьма существенными новая взаимосвязь и точность.

Никсон обрисовал кое-какие взгляды на внешнюю политику. Я был поражен его остротой восприятия и знаниями, так не совпадающими с моими прежними оценками этого человека. Он спросил, что, по моему мнению, должно быть целью его дипломатии. Я ответил, что главная проблема состоит в том, чтобы освободить нашу внешнюю политику от ее резких исторических колебаний между эйфорий и паникой, от иллюзий в отношении того, что решения зависят по большому счету от болезненного отвращения авторов этих решений, то есть от их идиосинкразии. Политика должна иметь отношение к каким-то основным принципам национального интереса, который должен быть выше интереса какой-то конкретной администрации, а потому будет сохраняться даже при смене президентов.

На этой стадии разговор утратил свою конкретность. Страхи Никсона относительно получения отпора заставляли его делать предложения в такой туманной форме, что зачастую было трудно понять, к чему он ведет и предлагает ли он на самом деле фактически что-то конкретное. После частых контактов я стал понимать его тонкие иносказания намного лучше; я понял, что для Никсона слова были подобны бильярдным шарам: главным был не сам удар, а карамболь, то есть отскоки этого шара и его удары по другим шарам. Во время этой первой встречи у меня не было иного выбора, кроме восприятия сказанного новоизбранным президентом в буквальном смысле слова. Я понял, что меня спросили, готов ли я в принципе присоединиться к его администрации в каком-то качестве в сфере планирования. Я ответил, что в случае, если губернатору Рокфеллеру предложат правительственный пост, буду рад работать в его аппарате. Новоизбранный президент никак больше не комментировал мое будущее. Он предложил, чтобы я изложил мои взгляды на самую эффективную структуру правительства в памятной записке.