Годы молодости - [49]
Я с детства была смешлива. Но здесь его необычайно серьезный вид, таинственный тон и вздорность вопроса до такой степени меня рассмешили, что я громко засмеялась. Смех неожиданно перешел в истерический хохот и слезы. Чем больше я старалась сдерживаться, тем сильнее становился истерический припадок. Случилось это со мною в первый раз в жизни, должно быть, вследствие большой слабости. Из соседней комнаты выбежала акушерка и, испуганная, бросилась звать Александра Ивановича.
— Что случилось, Маша, что с тобой случилось? — в тревоге спрашивал Александр Иванович. — Виктор Сергеевич, что с ней случилось?
Ответить я сразу не могла, потому что захлебывалась слезами и смехом. Виктор Сергеевич стоял совершенно растерянный, не зная, что сказать. Да и вид Александра Ивановича, бледного от гнева и тревоги, парализовал его речь. Наконец он произнес:
— Я ведь только спросил ее, только спросил…
— О чем, о чем же?
Виктор Сергеевич был в затруднении.
— Потом, потом, Саша… — наконец выговорила я и махнула ему рукой.
Акушерка, дав мне успокоительные лекарства, попросила немедленно оставить меня одну.
Через некоторое время, когда я окончательно успокоилась, Александр Иванович вошел ко мне и сказал:
— Ну мог ли я вообразить, что этот старый осел, у которого голова забита метафизическим туманом, доведет тебя до такого нервного состояния. Ведь не придумаешь, что человеку его возраста может прийти в голову такой вздор… А ведь это, Маша, не случайно. Год назад я писал Антону Павловичу, что религиозные наклонности Виктора Сергеевича тянут его к Религиозно-философскому обществу, но в этом обществе он находит одно мракобесие отцов церкви, истерическое кривляние Мережковского и ехидное смирение Розанова. И все это не дает ему того душевного спокойствия, которого он ищет.
В начале февраля в «Знании» вышел первый том рассказов Куприна.
В ответ на поздравительную телеграмму тети Веры Александр Иванович писал:
«Дорогая тетя Вера! В свет вышли два новых произведения: Ваша внучка Лидочка и моя книга>{55}. Последнее из них посылаю Вам вместе с приветом от лучшего.
Ваш А. Куприн»
— Теперь, Маша, я могу, наконец, исполнить совет Антона Павловича и послать книжку моих рассказов Толстому. В январе прошлого года Чехов писал мне, что Лев Николаевич читал мою повесть «В цирке»>{56}. Повесть ему очень понравилась, и Чехов советовал мне послать Толстому мои прежние рассказы. Я этого не сделал. Послать Льву Николаевичу книжку «Миниатюры» я не мог, очень много в ней балласта, который произвел бы на него удручающее впечатление, да и по своей внешности, с этой нелепой женщиной на обложке, у нее был слишком глупый, легкомысленный вид.
Помолчав, Александр Иванович снова вернулся к волнующему его вопросу.
— Но этот том обязательно пошлю Толстому. Теперь своих рассказов я не стыжусь. К счастью, «Миниатюры» очень быстро разошлись в железнодорожных киосках. И теперь эта книжка, слава богу, никому не может попасться на глаза.
Несмотря на то, что Александр Иванович ожидал рождения сына, а на свет появилась дочь, он был счастлив и доволен.
— Девочки добрее и ласковее мальчиков, — говорил он. — Я не раз наблюдал, с какой материнской заботливостью старшие сестры относятся к малышам в больших семьях.
«Это необыкновенный ребенок. Он уже все понимает. А какой он красивый!» — говорят все любящие родители и вытаскивают своего ребенка напоказ гостям, которые в высокой степени равнодушно созерцают бессмысленно таращившего глаза младенца, но с фальшивой улыбкой восклицают: «Да, да, замечательный ребенок». Мы, Маша, так делать не будем. Мы никому нашу Лидочку не будем показывать, хотя, — засмеялся Куприн, — наша Лидочка необыкновенный ребенок, не то что все дети. Но говорить об этом мы будем только друг с другом. Ты знаешь, конечно, я совсем не суеверен. Но… я боюсь недоброжелательного, дурного взгляда. «Ребенка недолго и сглазить», — предупреждала мамаша.
Признаться, я не люблю имя Лидия. Мелкие провинциальные актрисы часто присоединяют его к своим неправдоподобным псевдонимам. И потом, мой ранний рассказ «Лидочка»>{57} я не считаю удачным. Если со временем придется его переиздавать, я, конечно, изменю заглавие. Мне бы больше хотелось назвать нашу дочь Марией. В отличие от тебя она была бы Машура. Но ничего не поделать. Раз ты уже обещала Александре Аркадьевне назвать свою дочь Лидией в память своей умершей сестры — обещание надо исполнить.
Вскоре дома у нас состоялись крестины. Крестной матерью была Ольга Францевна Мамина. Крестил, конечно, Григорий Спиридонович Петров. Когда внесли купель, то мы с Ольгой Францевной, наполняя ее водой, внимательно следили за плавающим в ней градусником. Смущенный таким кощунственным отношением к обряду, пожилой псаломщик отошел и молча сел у стенки, а Григорий Спиридонович начал любоваться видом из окна на Разъезжую улицу. Он обернулся и приступил к своим пастырским обязанностям лишь после того, как я сказала:
