Годы молодости - [114]

Ну, положим, я приеду. Предположим, что с меня заживо шкуру не сдерут, а предоставят пастись, где и чем хочу. Скажем, вернут мне гатчинский клочок, или, лучше, по твоей доверенности на аренду, дадут хозяйничать в Балаклаве… Но ведь этими невинными занятиями не проживешь. Надо будет как-нибудь вертеться, крутиться, ловчиться. Ты скажешь — писать беллетристику. Ах, дорогая моя, устал я смертельно, и идет мне 54-тый. Кокон моего воображения вымотался, и в нем осталось пять-шесть оборотов шелковой нити… Да-с, захотели мы революции, как кобыла уксусу. Правда: умереть бы там слаще и легче было.

Твой посланный очень, очень милый и легкий человек. Он у нас сегодня завтракал. Сейчас сидит разговаривает с Лизой, а я тороплюсь дописывать письмо.

Благодарю тебя за комплимент моему „Коменданту“. Ты у меня всегда умница: никто его аромата здесь не почувствовал, начиная с Бунина и кончая теми, которые в нем увидели белогвардейское начало.

Читала ли ты моего „Царского писаря“, „Воробьиного царя“ и „Пегие лошади“? Или „Звезду Соломона“ (она же „Каждое желание“). Хочешь, пришлю тебе?

Сообщи мне адрес Лидочки. Она мне перестала писать. Думаю, она боится, что произвела меня в дедушки^{156}. Ничего. Я теперь стал кроток и покорен судьбе. У мерина характер всегда лучше, чем у жеребца.

Целую твои руки. Прости, что впопыхах написал и глупости. Спешу. Чрезвычайно рад буду твоим письмам, как и всегда им радовался. Опиши свою жизнь.

Письма Лидии очень хороши. Неужели и ее судьба вынесет, как когда-то меня. Дай-то бог. Поклон Николаю Ивановичу. Лиза тебя целует.

Твой Саша».

* * *

«В эмиграции к Александру Ивановичу относились и со вниманием и с уважением, — писала мне В. Н. Бунина из Парижа 4 октября 1960 года. — Он был совершенно другой, чем в России: тихий, ласковый и благостный. Тот, кто не знал его в России, и не представлял его. Его любили и большинство читателей ценили.

…Они сильно нуждались. Лизи не умела быть расчетливой. Заходили к ним из писателей: Борис Лазаревский, Алексей Толстой, Рощин, Иван Алексеевич, может быть, Тэффи, а больше бывали у них борцы и разные собутыльники…

Александр Иванович всегда с Буниным восхищался Вашим умом, читали вместе Ваши письма, а Елизавета Морицевна всегда передо мной оправдывалась, ссылаясь на Батюшкова, что он уверил ее, что она „должна спасти великого человека. И если почетно быть сестрой милосердия на войне, то в тысячу раз почетнее ухаживать за великим человеком“. И надо сказать, что она так и относилась и так вела себя по отношению него. Он называл ее „укротительницей строптивого“.

Мне кажется, в подсознании Александра Ивановича клубились такие чувства, о которых мало кто имел представление…

Каким уехал Александр Иванович из Парижа, я знаю… Он уже не узнавал сразу, не узнал даже и меня, когда я в последний раз была у них, и только, когда ему Лизи, так я звала ее, несколько раз повторила: „Это Верочка! Разве ты не узнаешь“, — то он вспомнил, и тогда уже мы разговаривали. Не узнал он на улице и Ивана Алексеевича, который об этой встрече писал^{157}. Перед самым их отъездом я у них не была. Они держали это в большой тайне, в которую была посвящена одна лишь их близкая знакомая. По слухам, очень хотела этого отъезда Киса^{158}, уверившая их, что она тоже в скором времени туда поедет…»

Мне передавали (не помню сейчас кто), что Куприных провожал из Парижа только один человек — жена поэта Саши Черного, Мария Ивановна Гликберг.

Глава XII

Возвращение Куприна. — Встречи в Москве и Голицыне. — Болезнь. — Переписка с Е. М. Куприной. — Смерть и похороны Куприна.

О возвращении Куприна на родину я знала. Мне также было известно, что готовится депутация от Союза писателей, но меня на встречу Куприных никто не пригласил, а без приглашения я, разумеется, на вокзал не поехала.

В день приезда Куприна, около половины двенадцатого ночи, мне позвонили по телефону.

— Муся, это ты? Это я, Лиза. Мы сегодня приехали. Саша в крайне возбужденном состоянии. До сих пор не может заснуть. Когда нас привезли в гостиницу, он несколько раз спрашивал меня, где же Маша. Но я не могла позвонить тебе: никто не знал номера твоего телефона. Четверть часа назад сообщил Скиталец. Прошу тебя, Муся, завтра непременно приехать к нам, «Метрополь», № 372.

На следующий день, 1-го июня 1937 года, я отправилась в «Метрополь» к Куприным. Вошла в номер. Александра Ивановича в комнате не было. Ко мне подошла Елизавета Морицевна. Мы расцеловались. Прошло семнадцать лет после нашей встречи в Выборге.

— А где Александр Иванович? — спросила я.

— Он отдыхает рядом в комнате. Когда увидишь его, не удивляйся, Муся, он очень болен.

— Как он перенес дорогу? Когда вы выехали из Парижа?

— Мы выехали в субботу, двадцать девятого мая… Александр Иванович знал, что мы скоро должны вернуться на родину, радовался очень… Но в день отъезда, чтобы он не нервничал и не волновался, я сказала ему, что мы едем за город. Вещи были сданы заранее, и с собой мы взяли только корзину с бутербродами и кошку. К концу дня он стал спрашивать меня:

— Лиза, скоро?

— Поспи еще немного, Саша, скоро приедем.