Годы испытаний. Книга 3. Разгром - [55]

Волга-матушка река,

Дальше нет для нас дороги,

Хоть Россия велика.

— Кто это поет? Совсем где-то близко, — сказал комдив.

— А это наши боевые хлопцы. Я вчера вечером, когда ты был в штабе армии, отдал распоряжение командирам полков, чтобы они легкораненым, особо отличившимся в бою, дали суточный отдых. Пусть люди придут в себя, помоются, отдохнут. Нам же не последний день воевать тут. Одобряешь?

Бурунов кивнул головой, и глаза его посветлели.

— Одобряю, Виктор Георгиевич.

— А песню поют два бронебойщика, Шашин и Панков. Помнишь, вчера, когда шли на наблюдательный пункт и их встретили? Я только что заходил к ним. Они герои. Три танка подбили. Сегодня в дивизионной газете о них заметку даем с фотографией. Ларионов заснял их в момент поединка с немецкими танками. Вот, погляди, — достал он фотокарточку из полевой сумки.

Бурунов сказал:

— Надо Шашина и Панкова к наградам представить.

— Обязательно, — поддержал Саранцев.

— Ты знаешь, Виктор Георгиевич, я после вчерашней встречи с командующим многое продумал. Нельзя нам оставаться пассивными и ждать, когда немцы нам бой навяжут.

— А чем активничать? — тяжело вздохнул Саранцев. — От бывшего полка Гайворона осталась одна треть. А в других и половины нет.

— И все же кое-что можно сделать. Немцы после дневных изнурительных боев сил набираются, а мы не будем давать им отдыха. Минометным огоньком будем их нервы щекотать. А перед рассветом, когда они нас соберутся атаковать, будем упреждать их контратаками.

— А что, мысль дельная, давай испробуем.

— Я уже отдал распоряжение Бурлакову и командирам полков. Они совместно разрабатывают план беспокоящих контратак. Сегодня доложат мне. Поглядим сначала, что у них на бумаге получится, а завтра с утра проверим на практике.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Командующий 6-й немецкой армией генерал-полковник Паулюс уже вторые сутки не в духе, а причин для этого больше чем достаточно.

Можно было подумать, что Вейхс и ставка Гитлера сговорились его мучить беспрерывными звонками, телеграммами, приказами, директивами с одним и тем же надоевшим до оскомины требованием: «Взять Сталинград во что бы то ни стало ко дню большевистского праздника — седьмого ноября — и устроить парад победы». Кто-кто, а он, Паулюс, хорошо знал, что его армия за месяц беспрерывных боев выдохлась окончательно, и резервы истощены до предела. Нет, русскую армию нельзя представлять, не будучи наивным дураком, слабенькой и неспособной не только к сопротивлению, но и к решительным действиям. Он невольно вспомнил бой двух тяжеловесов — боксеров на первенство мира по боксу в 1934 году в Берлине. Паулюс любил этот вид спорта и не пропускал ни одной интересной встречи. Тогда в разгар чемпионата исход командного первенства решался поединком тяжеловесов. Конечно, немцы были предельно уверены в победе земляка. Он остро и уверенно атаковал соперника, нанося ему беспрерывно один за другим мощные удары. Еще один, два таких удара — и противник упадет бездыханным, и судья, подняв руку победителя, объявит о конце поединка. Немец, как машина, работал кулаками. Он был, казалось, неистощим в своей силе и выносливости. Но с каждым новым ударом заметно слабели его атаки, скользили ноги, удары не достигали цели. Противник отражал их все увереннее и увереннее и, умело защищаясь, наносил чувствительные ответные удары, от которых его партнер уходил покачиваясь, слабея, а подчас, не успевая нанести ответного удара, сближался, повисая и тормозя каждое движение соперника. Такая же картина наблюдалась и в действиях 6-й армии. Вчера она только получила несколько таких контрударов от, казалось бы, до предела истощенного противника и была потеснена и потеряла ряд выгодных опорных пунктов. Нет, Паулюс уже не расценивал врага как слабого, разбитого, неспособного к сопротивлению и активным действиям. С каждым днем он все больше убеждался в том, что бой ведут почти равные и мощные гиганты, ни один из них не сдаст без жестокого боя своих позиций. И те недальновидные полководческие иллюзии скорой победы, которые еще питали Вейхс и в особенности ставка, он не только не разделял — они просто раздражали его. А бесконечные звонки приводили в ярость. И, чтобы избавиться от надоевших ему звонков, он объявил себя больным и официально переложил командование и переговоры с высокопоставленными лицами на начальника штаба — Шмидта. Он знал, что честолюбивый, с карьеристскими замашками Шмидт польщен его доверием и будет лезть из кожи вон, чтобы выслужиться перед командованием. Ну что может сделать он, Паулюс, когда его армия — некогда исполин, силач — измотана, растратила запас былой энергии. Ей нужен отдых, отдых и еще раз отдых или хотя бы передышка. В нее надо вливать новое добротное питание — свежие боеспособные дивизии, новую технику. Отдельные, даже удачные удары не свалят этого русского гиганта в Волгу, как это казалось прежде. Через него не перешагнешь, пока он стоит, не уступая ни пяди, без точных и сокрушительных ударов.

И хотя Шмидт состряпал хитрую сводку, где оправдал все неудачи последних дней боев, явно преувеличивая силы контратакующих русских войск, и обосновал их успехи новыми танковыми пополнениями, Паулюс не верил этим данным, сознательно уклоняясь их подписывать. Правда, его неверие было нарушено личным докладом генерала Мильдера. (Мильдеру он верил больше, чем своему начальнику штаба.) Он уверял Паулюса, что русские действительно потеснили его дивизию на ряде участков танками, но сколько их было, он не мог доложить точно. Одни командиры сообщили, что их было более двух десятков, другие — до пятидесяти. Мильдер объяснил это тем, что атака проходила в тумане. Точно установить число русских танков было не так-то просто. Паулюс слушал его доклад, сомневался, в какой-то мере верил ему и снова сомневался. И для этого были свои причины. «Если русская армия имела столько танков, то почему она ограничила свое наступление в пределах первой позиции? Почему она несколько улучшила свое положение, но не пошла дальше? Нет, тут что-то не то. По-видимому, русские не располагают, как и мы, достаточными силами и резервами». Так объяснил он сам себе происшедшее наступление 62-й армии на ряде участков. Усталый, малоподвижный, с задумчивым лицом, он, попрощавшись с Мильдером одним кивком головы, сказал ему: