Годы испытаний. Книга 2. Волга — русская река - [106]

Поезд на Уфу отошел вечером.

В окнах вагона промелькнула затемненная Москва. На душе было тоскливо и тревожно. Жалко было смотреть, как плакала Галочка и не хотела оставаться без него у тетки, вспомнилось прощание с Аленцовой, потом нахлынули мысли о Наташе. «Теперь-то мы с ней увидимся. И никуда от себя не отпущу».

Канашов написал подробное письмо Аленцовой о том, как они доехали с Галочкой и как он ее устроил. И лег спать.

Проснулся он, когда подъезжали к Волге. Могучая река, широко раздвинув берега, будто богатырь распрямив плечи, катила свои зеленовато-спокойные воды, тронутые местами чешуйчатой зыбью.

К окну, где стоял Канашов, подошел военврач первого ранга с седеющей бородкой клинышком. Щурясь от яркого солнечного света, золотившего гладь реки на спокойных заводях, он мурлыкал под нос мотив старинной русской песни:

Волга, Волга, мать родная,

Волга — русская река…

Вдруг он прервал песню и сказал вслух:

— Вот тебе и Волга… — В голосе его звучала тревога. — Неужто, товарищ полковник, — обратился он к Канашову, — немцы до Волги дойдут? Читали вчера сводку Совинформбюро? Мне она что-то не нравится…

Канашов сам раздумывал о том же. В наркомате обороны ему сказали, чтобы он торопился и как можно быстрее формировал дивизию. Там же он узнал, что немцы захватили плацдармы на Дону, создав угрозу Воронежу. Командование Южного фронта отвело свои войска за Дон. Пал Ростов. Немецкие бомбардировщики непрерывно бомбят Сталинград.

— Обстановка тяжелая, — подтвердил Канашов. — Немцы нанесли удар большой силы. Прорыв идет по двум направлениям — к Волге и Кавказу.

Военврач болезненно покашливал.

— Но почему мы, товарищ полковник, опять попали впросак? Или мы ничему не научились в 1941 году? Ведь так нас били, что и плакать не давали. И вот снова все повторяется сначала.

Канашову не по душе было слушать эти рассуждения о наших промахах. Он без труда определил, что военврач еще «не нюхал пороха», но ему не хотелось обижать собеседника. Каждый советский человек не мог быть равнодушным к нашим неудачам. И он попытался ему разъяснить.

— Тут много причин, товарищ военврач. Кое в чем и мы виновны, проглядели. Но главное не в этом. Мало еще у нас танков и самолетов, именно того оружия, которое погоду делает в современной войне. Ну, а противник сильный.

— Вот и оборона наших войск мне не совсем понятна. Обороняем, обороняем — и вдруг отходим…

— А вы что думаете, нашим командирам и бойцам сладко приходится? — спросил он врача. — Иные через родные села и города отступают. Семьи оставляют. Сердце кровью обливается, когда глядишь на это горе народное…

3

Утром потянулись леса Башкирии. Канашов смотрел в окно на многочисленные озера и синеющие лесные дали и думал: «Вот бы где поохотиться. Тут и птицы дикой полно и медведи, наверное, водятся…» Вспомнил он о своей охоте в Белоруссии до войны с закадычным другом врачом Заморенковым. «Где он сейчас, куда его забросила судьба? Удалось ли ему выйти из окружения или нет? Такой не погибнет, — решил он. — И перед врагом головы не склонит».

Проехали широкую и полноводную реку Белую, На горе в редкой зелени рассыпались повсюду деревянные домишки Уфы. Больших зданий было немного, и все они были ближе к вершине.

Канашов приехал в город к вечеру. Идти по служебным делам было поздно. Адреса местожительства Наташи он не знал. Поэтому решил идти в семью Русачевых. «У них узнаю, где живет моя запропавшая дочь…»

Без труда отыскал дом на улице Карла Маркса, где жили Русачевы, и постучался в дверь, за которой доносился плач детей. Ему открыла молодая красивая женщина в цветастом домашнем халате и тапочках на босу ногу. Она как бы вспоминала, прищурив глаза, и потом кинулась и обвила руками шею.

— Дядя Миша, а я и не узнала вас. — Она назвала его так, как и называла раньше, бывая в их семье.

И перед Канашовым снова всплыл образ родной дочери.

— Как же так? А Наташа к вам уехала!

— Когда?

— Да уже неделю, если не больше. Ох, и досталось ей… Сколько она хлопотала! Никак не отпускали. Потом пришло распоряжение из Главного санитарного управления.

Канашов с благодарностью вспомнил о члене Военного совета Поморцеве. «Это он постарался. Но получилось так нелепо»…

Рита увидела, как помрачнел Михаил Алексеевич от этих неприятных известий, и даже упрекнула себя, что поторопилась.

— Ну, ее же отпустят, дядя Миша, если вы сообщите… Не правда ли?

Канашов улыбнулся ее наивному предложению. Он увидел, что Рита чувствует себя чем-то виноватой перед ним, и, чтобы не удручать ее и не предаваться печальным воспоминаниям, сказал, невольно повторяя слова Аленцовой:

— Ничего, Рита, все будет хорошо… Так, значит, не узнала? Постарел?

Они внимательно присматривались друг к другу.

— Нет, нет, что вы, что вы! Наоборот, вы стали, по-моему, даже моложе. До войны вы были полнее и выглядели старше своих лет.

— А ты, Рита, совсем не изменилась.

— Проходите, садитесь. — Она подала стул. — Вы были ранены в голову?

— Давно.

— Как услышали ваш голос мои Евгешки, так и притихли…

Канашов подошел к детской кровати. В ней лежали два голышка: один темноволосый, а другой белобрысый.

— Один — в мать, значит, другой — в отца, — сказал он. — Хороши ребятенки.