Годы эмиграции - [38]

Перекочевавший из Ревеля в Прагу Чернов перепечатал в «Революционной России» в 1926 году (в №№ 26 и 27) «великолепный», по его словам, отзыв, который еще в 1921 году дал «Руль» в №№ 694 и 728 – под непосредственным впечатлением от Совещания. Здесь говорилось: «Целое Учредительное собрание было устроено в Париже из беженцев, его бывших участников, с обширной канцелярией, обширным аппаратом, обширным бюджетом... Можно было думать, что обсуждаются отношения демократии и социализма, на самом деле демократия была nom de guerre группы друзей П. Н. Милюкова, а социализм служил тем же для группы политических друзей Авксентьева... Пожалуй, в уменьшенном масштабе, вне связи с действительностью и в других словах, – это был всё тот же спор о министрах-капиталистах и революционной демократии». Чернов, участвовавший в Совещании, правда, пассивно, перепечатал это под псевдонимом «Созерцатель», прибавив от себя дополнительное поучение: «Говорят о каре истории. Да, кара истории существует. Словно евангельскую смоковницу, обрекает она на бесплодие тех, кто не понял зова истории и не откликнулся на него, кто в собственной стране и в самый трагический момент ее жизни оказался чужаком и в лучшем случае умной ненужностью. Из этих политически “лишних людей” состоит девять десятых даже лучшей части современной русской эмиграции. Они не хотят признать себя “лишними”, они нервничают, суетятся, барахтаются, объединяются, разъединяются, ведут друг с другом нескончаемые переговоры, словом, занимаются самой высшей политикой».

Глумливый тон «Руля» «Созерцатель»-Чернов в «Революционной России» заменил тоном высокомерия, столь же мало оправданным: Чернов никогда не был и, конечно, не стал большевиком, и наставление, преподанное им по существу всей русской эмиграции после большевиков, он не заимствовал у них. Но это был тот же строй идей и порицания, который большевики, придя к власти, нещадно направляли по адресу своих противников – всех, всех, всех не исключая и течение, которое вдохновлял и возглавлял Чернов.

Для иллюстрации беспочвенности политического противопоставления «себя» или «нас», социалистов, – «им», «умной ненужности», «лишним людям», подверженным «каре истории», можно напомнить афронт, который потерпела делегация партии социалистов-революционеров на конгрессе социалистического Интернационала в Гамбурге в 1923 году. Делегация заграничного представительства партии, в которой правое течение партии не было представлено, вынуждена была выступить с формальным письменным заявлением о том, что, лишенная возможности высказать полностью свое понимание, делегация на социалистическом конгрессе голосовала за резолюцию о борьбе с реакцией, соглашаясь с ее общим содержанием, но никак не с формулировкой о признании власти большевиков.

Мое участие в Совещании и, особенно, в Исполнительной его Комиссии было не постоянным и ограниченным. На Совещании я выступал от имени членов эсеровской группы и, по их же поручению, вырабатывал резолюцию и вел переговоры с представителями других фракций о согласовании формулировок о пределах самоопределения российских национальностей и о взаимоотношениях между центральной государственной властью и территориально-государственными новообразованиями. В действовавшей больше года Исполнительной комиссии мое участие было еще менее значительным.

Я не был членом Комиссии. Как меня позднее осведомили, Фондаминский и я были главными кандидатами эсеров в члены Комиссии – после лидеров, Авксентьева, Керенского, Минора и Руднева: кандидатура Фондаминского считалась «деловой», моя – как специалиста. Но оба мы не были избраны, потому что личные претензии и влияния оказались сильнее «деловых» и иных соображений. Избраны были Макеев и Роговский. Мое сотрудничество с Исполнительной комиссией носило эпизодический характер. Помимо участия в составлении меморандума о Рижском договоре, я заменял в Комиссии Авксентьева во время его пребывания в Америке. Но то была пора угасания деятельности Комиссии, которая собиралась редко и, в отсутствие лидеров, воздерживалась принимать ответственные решения.

Результаты деятельности Совещания и Комиссии неуловимы. Они были очень скромны и недолго удержались в сознании и памяти неблагодарных современников. Тем не менее, как ни затянулось далеко неполное описание своеобразного «эпилога» к тому, чем пришлось стать Всероссийскому Учредительному Собранию, это описание представлялось мне объективно – или исторически – оправданным. Я считал и личным своим долгом, – как член, секретарь и в известном смысле историограф, чаще и больше других писавший об этом неудавшемся учреждении, заняться описанием и его конца.

ГЛАВА IV

Увядание активной политики. – Эсеры в эмиграции 20-х годов. – Сношения с Москвой и Кронштадтом. – Соглашение Керенского с Бенешем. – Его литературно-политические последствия. – «Административный Центр». Расхождения между эсерами в эмиграции, как и в России. – Содействие эмиграции в защите членов ЦК эсеров в Москве. – Занятия публицистикой, редактированием, лекциями, публичными и университетскими. – Сосредоточение на вопросах о меньшинствах, Лиге Наций, бесподанных. – Издательство «Современных Записок». Приглашение Академией международного права в Гааге. – Стабилизация жизни. Представительство на съезде писателей и журналистов в Белграде и происшествие на парадном обеде. – Экскурсии по Франции, Швейцарии, Испании