Годовщина - [4]

"Жизнь! Чистота! Здоровье!" — кричали они, поднимая вверх сжатые кулаки. Они хотели верить. Они хотели жить. Они хотели пить нормальную воду, дышать нормальным воздухом, рожать нормальных детей. Они стояли на Центральной площади — не было места, трудно было дышать, столько было людей. Раскрасневшиеся лица, застывшие перекошенные рты, глаза, смотрящие в никуда — туда, где надежда. И Чистильщик — уверенный, коренастый человек в белой блузке, чьи слова просты, чьи движения живописны в своей лаконичности. Он и несколько его сподвижников по Движению на балконе Республиканского дворца. Белые знамена с зеленым треугольником. Бравурная музыка. И слова, как молитва, как заклинание, как барабанная дробь: "Жизнь! Чистота! Здоровье!"

Коэн засыпал. Его голова падала на грудь. Он вздрагивал. Шептал, с трудом ворочая шершавым языком: "Нельзя засыпать… Идти, нужно идти… Нельзя… Идти…" Пол плавал у него перед ногами, пол казался ему залитым водой — чистой, вкусной, холодной водой, которую необходимо выпить, которую он пил, но которая была сухим и горячим линолеумом. Он шарил в беспокойстве руками. Звуки доносились до него или ему казалось, что они доносились. Или ему снилось это?..

Лицо Хасса. На той вечеринке, когда они спорили о поэме Велейрика. Хасс смеялся, когда у него вместо "Велейрик" получалось "Вэйлэйрик" — они выпили достаточно вина и пива. Какие-то девушки в желтых платьях. Музыка. "А помнишь, когда мы с тобой ездили на Северные фермы?.." — спрашивал Хасс, а Коэн не мог ответить, у какого крестьянина они ночевали и почему вместо грибов они нашли ржавый остов дремучего автомобиля. Было тепло. Была весенняя ночь. Пошел легкий дождик — но никто не вышел во двор, под фонарь. Они были не настолько пьяны, чтобы забыть предупреждение Гидрометеоцентра о кислотных дождях…

Коэн внезапно проснулся. Что-то разбудило его. Он удивленно отметил про себя: разбудило. Значит, его все-таки сморило. Значит, он заснул…

Сколько сейчас? — беззвучно спросил Коэн у часов, но часы ему ничего не ответили. Они стояли. Солнце пробивалось сквозь жалюзи; падая на плечи Коэна, жгло кожу. Коэн сидел и тупо смотрел на остановившиеся часы. А когда в дверь застучали, он медленно поднялся, словно не понимая, где он находится и что он здесь делает, взял пистолет в руку и пошел к дверям. В голове звенела пустота, и в ней эхом отдавались выкрики из-за двери. Пистолет в руке сразу стал мокрым от пота. Коэн боялся, что сейчас палец соскользнет на курок, и он отстрелит себе ногу. Он подошел к двери и вспомнил, что у него остался в лучшем случае один заряд — почти все были растрачены у супермаркета. Коэн попытался что-то сказать шумной двери, что-то разумное, но ничего не получилось — горло пересохло и затвердело, покрытое горькой коростой опустошения. Он протянул левую руку, не смотря, нащупал дверную ручку и потянул её на себя.

Спустя два дня его расстреляли.

Александрия, 22 августа 2001 г.