Года любви и дни печали - [2]

И этот взрыв нежданно сблизил нас.

… Поэт стоял на сцене и молчал.

Он только что прочел стихи о мире.

Зал грохотал, как волны о причал…

Он улыбался, дожидаясь штиля.

Продолжив чтенье, вдруг на миг умолк,

Волшебную строку забыв угрюмо.

И зал ему подсказывал, как мог, —

Кто шепотом, кто радостно и шумно.

Потом напишут – он стихи забыл

Нарочно, чтобы убедиться,

Что юный зал его боготворил,

К кому он обращал свои страницы.

Но он-то знал, что не порвется связь

Меж ним и залом…

Остальное – небыль.

И мысль его над залом вознеслась,

Чтоб возвратиться откровеньем Неба.

Спустя года он вспомнит вечер тот

И все слова в тиши исповедальной.

И вновь в его душе строка замрет,

Как и тогда – призывно и печально.

* * *

Как быстротечна жизнь…

Казалось, что вчера

Отметил я свое тридцатилетие.

И вдруг пришла обидная пора,

Где прожитые годы все заметнее.

Но сколько бы ни миновало лет,

Считаю их без горечи и ужаса.

Не по нежданным датам горьких бед,

А по счастливым дням любви и дружества.

* * *

Дождь перестал стучаться в окна.

И стало тихо, как в раю.

Береза, что насквозь промокла,

Склонилась в сторону мою.

Увы, но осень на пороге

С ее дождями и тоской.

И вновь в назначенные сроки

Жара уходит на покой.

* * *

Говорят, что друзей

Не должно быть много,

Как много не может быть

Королей.

Представьте —

Была б на земле

Лишь одна дорога

Для всех людей,

Живущих на ней.

И как бы тогда

Мы искали друг друга?

Сколько бы не повидали

Чужих краев…

Одной дорогой

Я шел в разлуку,

Другая дорога

Нас сблизила вновь.

И потому всякий раз душа трепетала,

Когда открывал я новых друзей.

И все ж у меня их, наверное, мало

Для долгой жизни моей.

Еврейские жены

Еврейских жен не спутаешь с другими.

Пусть даже и не близок им иврит.

Я каждую возвел бы в ранг богини,

Сперва умерив вес и аппетит.

О, как они красноречивы в споре,

Когда неправы, судя по всему.

Душа их – как разгневанное море.

И тут уже не выплыть никому.

Мой друг художник – молодой и светский,

Разводом огорчась очередным,

Спросил в тоске – «Что делать? Посоветуй».

И я сказал – «Езжай в Иерусалим…»

Престиж еврейских жен недосягаем.

Непредсказуем и характер их.

Когда они своих мужей ругают,

То потому, что очень верят в них.

В их избранность, надежность и удачу.

Боясь – не потерялись бы в толпе.

А неудачи – ничего не значат.

Была бы лишь уверенность в себе.

И чтоб не обмануть их ожиданий,

Мужья обречены на чудеса:

Рекорды, книги, бизнес женам дарят,

Чтоб гордостью наполнить их глаза.

Еврейским женам угодить не просто.

Избранник – он единственный из всех.

Они хотят любимых видеть в звездах,

В деяньях, обреченных на успех.

И потому ни в чем не знают меры,

Когда мужей выводят в короли…

Без женской одержимости и веры

Они бы на вершины не взошли…

Пою хвалу терпению мужскому.

Еврейским женам почесть воздаю.

Одна из них не просто мне знакома,

Она судьбу возвысила мою.

Иерусалим

* * *

Ане

Я счастлив снова думать о тебе,

И дум таких уже теперь не мерено.

Я радуюсь, что ты в моей судьбе.

И уходить, как будто, не намерена.

Благодарю судьбу за первый день любви.

За все другие, что еще предвидятся.

Твое молчанье и слова твои,

Как вздох царевны на влюбленность витязя.

* * *

Поэзия —

Рискованный полет.

Что страховаться

Полотном газетным?

А если падать —

Так на черный лед.

Как это и положено

Поэтам.

Сказание об Андрее Вознесенском

На Пятой авеню

Я встретился случайно

С открытым внове шармом

И с юностью своей.

На солнечной витрине

Висел пиджак печально,

Такой же, что когда-то

Носил мой друг Андрей.

Мистическое чувство

Мне душу опалило.

И распахнул я двери,

Поверив в чудеса.

Но чуда не случилось.

И я ушел уныло

От образа Андрея,

Не осушив глаза.

Я перепутал годы,

Смешал все наши даты

В надежде, что нежданно

Жизнь обратится вспять.

Но друг мой виновато

Смотрел из дальней дали,

И ничего в ответ мне

Уже не мог сказать.

…Он мчался по Нью-Йорку,

С иголочки одетый,

Как будто поднимался

Над залами Москвы.

И васильки Шагала,

Что были им воспеты,

Смотрели вслед с плаката

Глазами синевы.

В машине пел Боб Дилан,

И давней песней этой

Певец прощался с другом,

О чем никто не знал.

Последняя поездка

Великого поэта…

Но ждал Политехнический —

Его любимый зал.

…Я вижу эту сцену.

Царит на ней цветасто

Сверхсовременный витязь

И поднята рука.

Встает над залом властно

Во весь свой рост великий

Единственная в мире

Надежная строка.

Он был пижон и модник

Любил цветные кепки

И куртки от Кардена.

И шарфик à Paris.

И рядом с ним нелепо

Светился чей-то галстук,

На чьих-то старых брюках

Вздувались пузыри.

Не зря же и в стихах он

Так увлекался формой,

Что вмиг был узнаваем

Почти в любом ряду.

А что всех удивляло, —

Ему казалось нормой,

Когда бросал алмазы

В словесную руду.

Я не хочу мириться

С его земным уходом.

Не может свет погаснуть,

Когда падет во тьму.

Андрей в своей стихии,

Как Байрон, мог быть лордом.

Судьба же подарила

Небесный сан ему.

И Господа просил он

Послать ему второго,

Чтоб поровну общаться,

Он так был одинок…

Господь не принял просьбу.

Не делят Божье слово.

Жил без дублера Пушкин.

И Лермонтов, и Блок.

По синему экрану

Летят куда-то птицы.

Легки и чутки крылья,

И музыкален звук…

Но птиц тех белоснежных

Я принял за страницы,

Умчавшиеся в вечность

С его уставших рук.

В своих стихах последних

Немногого просил он:

«Храните душу чистой,

Не троньте красоту…»