Год змеи - [101]

И саратан уже подошел к концу. Состояние Гузаль не менялось. Дни шли, хола не замечала в ней улучшения, равно, как и ухудшения. Подумала, что муж, видно, прав, работа изводит дочь, полегчает в поле, станет лучше и ей. И как бы в подтверждение ее мыслей, сегодня вечером дочь пришла совершенно другой. Она была похудевшей, загоревшей, как головешка, но словно бы встряхнувшейся от долгого недомогания. Она обласкала детей, всем принесла по шоколадке и стала помогать матери, как ни в чем не бывало. Хола обрадовалась, хотя не знала, чем объяснить такую перемену.

8

Девушки и юноши бригады каждое утро собирались на окраине кишлака, откуда потом отправлялись на работу. Собирались задолго до восхода солнца и обычно, дожидаясь кого-нибудь из задержавшихся, делились последними новостями. Гузаль стояла неподалеку, прислушиваясь к разговору, и наслаждалась прохладой, которая бодрила, придавала сил. Она дышала глубоко, в полную грудь, будто хотела запастись свежестью на весь нескончаемо длинный день.

— А Батыр-то наш вернулся, — хихикнув, объявила Кумрихон, соседка Батыра.

Гузаль, затаив дыхание, незаметно приблизилась к группе девушек.

— Да ну, — воскликнула Зульфия, — не может быть! Экзамены в институте, по-моему, принимают до двадцатого августа, а сегодня какое число?

— Надежда нашей школы, — начала с пафосом Кумри, — кумир акджарских девиц, единственный предмет их тайных вожделений Батырджан-ака изволили написать сочинение по литературе на единицу. Они сказали, что тема не понравилась, и поэтому нарочно сделали это.

— Шпаргалки, видно, не было у него, — заметил кто-то, — вот и куражится теперь. Гм, тема не понравилась! Знаний не было, вернее!

— Слушай, Кумри, а ты-то откуда узнала про все это? — спросила Зульфия.

— Равза-хола через забор рассказывала моей матери, а я не могла заткнуть уши, даже, наоборот, навострила их, чтобы ни одно слово не пролетело мимо.

— А дальше что? — нетерпеливо перебила ее Зульфия.

— Равза-хола тяжело вздохнула, высказала несколько проклятий в адрес руководства института, которое подсунуло ее сыночку нелюбимую тему, и пошла жарить для него баранину. Моя мама, естественно, повздыхала с ней и вернулась к дастархану, за которым сидела я. Сказала негромко: «Приехал ее оболтус! Провалился на экзаменах, а она его героем выставляет, точно легендарного Фархада. Будущей весной уйдет в армию, там ему вправят мозги».

— Твоя мамаша рассуждает так, точно сама двадцать лет пробыла в армии, — заметила Зульфия.

— Ха. Хуррам наш тоже был одного с Батыром поля ягода, даже хуже, разгильдяем, каких свет не видел. Отслужил два годика, приехал, точно шелковый.

— Что ж, до весны еще далеко, пусть повкалывает с нами кетменем.

— Мама с папой не позволят, он у них один, — сказала Кумри. — Будет мотоциклом своим пугать кур. Пошли девчата!..

Над Бабатагом уже расползалось зарево восхода, оно захватывало небо, окрашивая его в лазурный цвет. На противоположной стороне долины вспыхнули языками таинственных костров пики Байсун-тау, что и летом не снимают снежных шапок. Показался краешек диска солнца, свет залил долину, и только подножье Бабатага, где раскинулись поля бригады, утопало еще в тени. Гузаль знала, что, пока они дойдут до них, светило оторвется от гребня хребта и устремится, словно огненная птица, ввысь. И поля будут тоже залиты яркими лучами.

Весть о Батыре обогрела ее душу. «Теперь, — думала она, — я буду видеть его каждый день, знать, что он есть на этой земле, а большего мне и не нужно. Только бы видеть».

Весь день Гузаль чувствовала себя окрыленной, работала легко, и зной, казалось, к ней лично был гораздо милосердней. Могла бы работать и во время перерыва, но знала, что бригадир не разрешит. В колхозе было заведено: летом с тринадцати до шестнадцати часов ни одной души в поле не должно быть. Поэтому в этот промежуток жизнь на полях казалась вымершей. Колхозники отдыхали в тени навесов полевых станов, а тракторы, уткнувшись мордами в тени придорожных шелковиц, не тарахтели моторами, позволяя людям побыть в тишине.

Гузаль сильно хотелось видеть Батыра и ждала конца дня с нетерпеньем. Но, как всегда бывает в таких случаях, время тянулось медленно, солнце ползло к горизонту черепахой, казалось, что оно сегодня решило огорчить ее и поэтому нарочно задерживается то тут, то там в одной точке. И Гузаль, чуть ли не плача с досады, мысленно осыпала его проклятьями. Когда все потянулись к полевому стану, чтобы сложить свои тяпки и кетмени, она вздохнула с облегченьем — наконец-то! Были бы крылья, первой полетела бы в кишлак! На той же окраине, где собирались утром, стали расходиться по домам. Гузаль не отправилась сразу домой, пошла вкруговую так, чтобы путь ее лежал по улице, где жил Батыр. Заодно она хотела заглянуть в кинотеатр, если не встретит его возле дома.

Уже горели уличные фонари, вокруг них роились тучи комаров. От безветрия деревья стояли словно декорации. Казалось, небо над кишлаком от земли до звезд было набито комарами. Они жалили беспощадно, но Гузаль даже не чувствовала боли, спешила скорее увидеть возлюбленного. Приблизившись к дому, она замедлила шаг, вслушиваясь в голоса, доносящиеся со двора. Но его голоса не было слышно. Заторопилась к кинотеатру, над будкой которого ярко светила киловаттная лампочка. Возле него толпились мальчишки, которые так или иначе окажутся в зале без билетов, а то заберутся на деревья, что растут вокруг, и оттуда посмотрят фильм. Группами стояли юноши, все в джинсах, подпоясанные широкими ремнями с блестящими бляхами, в туфлях на высоких каблуках, остроносых, как у ковбоев, а рубашки были подвязаны узлом на животе. Батыра среди них не было. Гузаль набралась смелости и подошла к дверям, заглянула в зал, где на низеньких скамейках сидело уже довольно много народу. И сразу увидела его. Он сидел на противоположном конце ряда, у стены, со своим лучшим приятелем Каримом, слушал его и изредка кивал. У Гузаль екнуло сердце, ей показалось, что силы оставляют ее, и она, если не соберет всю волю, упадет замертво. Гузаль напряглась внутренне, и сердце дало знать о себе радостным биением. О аллах, спасибо тебе, ты вернул мне жизнь!..