Год жизни. Дороги, которые мы выбираем. Свет далекой звезды - [14]

— Постойте, товарищи, подождите! — крикнул я, бросая наконец на землю эти проклятые ломы. — Куда же вы?

Они неохотно остановились.

— Ждать нам, начальник, некогда, — сказал тот, кого звали Федором Ивановичем, — до поселка еще долго ногами махать.

— Но кто вам разрешил бросать работу? — уже с отчаянием спросил я.

— Работу мы не бросаем, — спокойно возразил Агафонов. — Это не работа, а издевательство, вот что. Для такого дела мы не годимся, стары.

— Подождите, — сказал я, приближаясь к ним. — Объясните мне толком, в чем дело. Я начальник этого участка…

От моего уверенно-грубоватого тона не осталось и следа. Я чувствовал себя примерно так, как в «шайбе», и говорил не как начальник, а как проситель, как младший со старшими, как человек, боящийся, что его не дослушают до конца.

— Да уж надоело говорить, товарищ начальник! — произнес рабочий в комбинезоне; фамилия его, как я узнал позже, была Нестеров. — Вас-то, правда, мы в первый раз видим… А то придет начальство, спросит: «Ну как, рубаете породу?» — «Рубаем, будь она проклята, эта порода!» — «Ну, рубайте, рубайте!» И уедет… А теперь и нам надоело… Нарубали, хватит!

Он снова сделал шаг в сторону дороги.

Я не знал, что делать. Несомненно было одно — их надо удержать, удержать во что бы то ни стало. Надо проявить настойчивость, характер.

Эх, если бы на моем месте был Крамов!

Наконец я взял себя в руки и твердо сказал:

— Вот что, товарищи. Я инженер. Только что окончил институт. Приехал на работу к вам в Заполярье. Честно говоря, я не понимаю: зачем вы ковыряете гору таким способом? Тут будет туннель, есть на это решение правительства. А туннеля пока нет. И работы настоящей тоже, вижу, нет. Помогите мне разобраться.

Я присел на поросший мхом обломок скалы.

Рабочие потоптались на месте, потом подошли ко мне, присели. Я с облегчением вздохнул.

— Объясни ему, Кузьма, — устало сказал Федор Иванович.

— Что ж, дело ясное, — угрюмо начал Кузьма. — Работали мы на руднике. Работа была, и заработок был, по три тысячи в месяц забуривали. Потом говорят: «Туннель будем прокладывать, чтобы поезда без задержки руду возили. Работа сдельная, от метра проходки». Ну, мы согласились. Привезли нас сюда. «Вот, говорят, начинайте проходку». — «Чем?» — спрашиваем. «Пока ломами. Завтра инструмент прибудет, начальство приедет». Вот так десять дней нас и кормят завтраками… А сколько мы за эти десять дён прошли? Одной дневной нормы за все время, считай, не выполнили. Вот тебе, начальник, и всё объяснение…

Оба они сумрачно глядели себе под ноги, но не уходили. И я понял, что, несмотря на всю усталость и обиду, они с любопытством ждали, что ответит новый начальник.

А я молчал. Я не знал, что сказать им. Что инструменты прибудут не сегодня-завтра? Махнут рукой: новое, дескать, начальство, старые песни… Кроме того, я и сам возмущен тем, что услышал. Я едва сдерживался, чтобы не ругать вместе с рабочими дирекцию комбината. Мне хотелось сказать им: «Бросайте работу! Пойдем на комбинат, устроим скандал! Пока строительство не будет элементарно обеспечено техникой и кадрами, продолжать работу бессмысленно и я, Арефьев, участок не приму…»

Но что-то мешало мне произнести эти уже готовые сорваться с языка слова.

Ведь легче всего ударяться в панику, устроить скандал в комбинате. Но это трусость, Андрей, обыкновенная трусость! Разве так поступали в трудных условиях люди, о которых ты читал, которым завидовал? Разве так поступил бы Крамов?

Некоторое время мы стояли молча, не глядя друг на друга.

— Вот что, товарищи, — произнес наконец я, стараясь говорить как можно тверже. — Упрашивать вас я не буду. Вы люди пожилые, да и я уже не мальчик. Скажу просто: есть твердое решение пробить в этой горе туннель. На западном участке уже ведут проходку, вы это, наверное, знаете. Директор комбината заверил меня, что оборудование начнет поступать к нам со следующей недели, да раньше оно и не потребуется. Насколько я знаю, у вас и компрессор-то еще не установлен. Где же мы возьмем воздух для бурильных молотков? Словом, я приму необходимые меры. А приказание долбить породу ломами пока отменяю.

Рабочие по-прежнему глядели себе под ноги. Мне показалось, что мои слова прошли мимо их ушей, не произвели никакого впечатления. Решимость покинула меня, и я воскликнул:

— Выручайте меня!

Федор Иванович медленно поднял голову, сказал, взглянув на меня:

— А вы высшему начальству про все это заявите…

— Или в газету, — угрюмо поддержал его Кузьма. — Пропесочат, будь здоров. За такие дела по головке погладят.

Они больше не сказали ничего. Но я уже знал — они останутся.

Федор Иванович подтвердил мои мысли:

— Ладно, инженер, останемся. В тундре тебя не бросим, у нас на Севере так делать не положено. Только вот тебе наше слово: если на будущей неделе инструмента не будет, уйдем. Уйдем, Кузьма?

— Уйдем, — подтвердил второй.

— Обещаю, обещаю! — вырвалось у меня. Мне хотелось обнять их.

В эту минуту послышался автомобильный гудок. На дороге стоял «газик», крытый брезентом. Из машины медленно выбирался невысокий, полный человек. Очевидно, шофер посигналил для того, чтобы привлечь наше внимание.