Год ведьмовства - [17]
И далее, и далее.
А прямо под ураганом из этих слов, в самом низу последней страницы дневника, как послесловие, было нацарапано: «Отец, спаси их. Отец, спаси нас всех».
Глава 6
Впервые я увидел тебя на берегу реки. Солнце играло на твоих щеках, ветер трепал локоны, а ты сидела, спустив ноги в воду, и улыбалась мне. Думаю, до этого момента я никогда не испытывал настоящего страха, но Отец мне свидетель, я боялся тебя.
Из предсмертных писем Дэниэла Уорда
Восемь дней минуло без происшествий. По утрам Иммануэль гнала овец на пастбище. Иногда отводила девочек в школу. Продавала на рынке шерсть и боролась с соблазнами книжной палатки и леса. В субботу она пришла в собор и сложила свои грехи к ногам пророка. Во время молитвы она закрыла глаза и не открывала их. Она пела гимны с таким усердием, что охрипла к середине службы, и остаток многочасовой мессы ей пришлось разговаривать шепотом. Дома она не перечила Марте и не цапалась с Глорией.
Она следовала всем догматам и заповедям.
Но по ночам, когда Муры расходились по своим комнатам и дети ложились спать, Иммануэль доставала из-под подушки дневник матери и читала его с тем благоговением, с каким Марта штудировала страницы Священного Писания.
Во снах она видела женщин в лесу. Сплетение их ног и цепкие пальцы. Мертвые взгляды, невидяще вперившиеся в черноту лесных коридоров, разомкнутые губы, точно после долгих поцелуев. И наутро, когда Иммануэль просыпалась от этих окаянных сновидений, вся в холодном поту, запутавшись ногами в простынях, Темный Лес подолгу не шел у нее из мыслей, и ее желание вернуться туда снова неумолимо росло.
Утром, которым Лия должна была получить печать и обвенчаться с пророком, Иммануэль проснулась, лежа щекой на дневнике своей матери. Встрепенувшись, она резко села и разгладила страницы, прежде чем захлопнуть тетрадь и сунуть ее под матрас.
Втиснув ноги в резиновые сапоги, она спустилась по лестнице и через черный ход вышла во двор, откуда двинулась к загону, чтобы выпустить овец на пастбище. Затем, готовясь запрягать коляску перед поездкой в собор, вывела из стойла старого мула, отмыла его, накормила и подуздала.
За полями и за пастбищами чернел лес, погруженный в тень светом восходящего солнца. Иммануэль поймала себя на том, что ищет среди ветвей лица Возлюбленных, которых встретила той ночью в лесу; силуэты, зарисованные в дневнике ее матери.
Но она никого не видела. Лес вдали стоял тихо и неподвижно.
К тому времени, как Иммануэль вернулась на ферму, дочери Муров завтракали в столовой. Онор сидела за столом, зачерпывая ложкой остатки каши, а Глория изучала свое отражение на дне начищенной кастрюли, дергая себя за косы и хмурясь.
Анна нарядилась в свое лучшее субботнее платье. Ее волосы были собраны на макушке, украшенные полевыми цветами. Она сияла; она всегда сияла в такие дни.
– Кто бы мог подумать, что нашему пророку приглянется Лия, – протянула она почти нараспев.
Из-за угла кухни вышла Марта, ведя за собой Абрама. Тот волочил по половицам искалеченную ногу, тяжело привалившись к ее плечу. Марта бросила на Иммануэль многозначительный взгляд, сморщив печать между насупленных бровей.
– Это свидетельствует о ее добродетели.
Иммануэль вспыхнула, пристыженная скрытым уколом.
– Так и есть.
С этими словами она удалилась в умывальную, путаясь ногами в подоле ночной сорочки. Там она стала приводить себя в порядок. Делать ей было практически нечего, разве что отмыть руки от грязи и смочить непослушные локоны в жалкой попытке усмирить их. Иммануэль попыталась уложить их в прическу, как у Анны, но кудри только сбивались в колтуны, в которых терялись шпильки и путались зубья ее гребешка.
Поэтому она оставила волосы распущенными, позволив густым локонам спадать на загривок. Она пощипала себя за щеки, чтобы нагнать в них румянец, покусала и облизала губы.
Хмурым взглядом она окинула свое отражение в зеркале над раковиной. Но чем дольше она всматривалась себе в глаза, тем сильнее искажалось и изменялось ее лицо. Ее кожа побледнела. Глаза расширились. Губы скривились в гримасе.
И вдруг уже в зеркале перед ней было вовсе не ее лицо, а лицо одной из Возлюбленных. Той самой покойницы, что дала ей дневник. Губы женщины раскрылись. Эхо странного, переливчатого голоса эхом прозвучало в голове Иммануэль: «Кровь. Мор. Тьма. Резня».
Иммануэль в то же мгновение отскочила от раковины и, врезавшись в ванну, упала на пол. Вскочив на ноги, она выбежала из умывальной и взмахнула по железной лестнице вверх, в свою спальню на чердаке, ногой захлопнув за собой дверь.
Она сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Иммануэль прижала к лицу дрожащие ладони и зажмурилась, как будто темнота могла сдержать наплыв воспоминаний. Но Иммануэль была не в силах забыть тех женщин в лесу. И, что еще хуже, она не знала, хочет ли забывать. Ведь если бы хотела, то наверняка отвернулась бы от греха и выдала дневник. Или, еще лучше, бросила его в каминное пламя и сожгла дотла. Но она этого не сделала. Она не могла. Она скорее согласилась бы на прикосновение раскаленной кочерги, лишь бы не видеть, как то немногое, что оставалось у нее от матери, обращается в прах.
