Год тысяча шестьсот… - [17]

Ника выдернула шпагу из пола, потрогала пальцем ее острие.

— Это что же… Если я, скажем, ударю тебя сейчас шпагой, то, когда мы вернемся в наше время, у тебя окажется такая же рана, как у дона Мигеля?

— Конечно.

— И если я ударю сильно и точно и ты здесь умрешь…

— То и в наше время вернусь уже мертвым.

— Ну тебя! Ум за разум заходит.

— А поэтому, не будем много размышлять. Рассуждения мои тоже приблизительные и весьма. Но одно мне ясно, — мы ощущаем себя здесь, и это главное. И это для нас настоящее. Хотя этот мир как бы неправдишный, иллюзорный, но рисковать в нем нам нельзя. Никак нельзя.

— Клим, я боюсь. Где наш ящик?

— Он в трюме, закрыт на замок. Капитан Ван Клумпф везет в трюме запасы вина и, чтобы не искушать напрасно команду, закрывает люки трюма на ключ. Потерпи до завтра.

— А что будет завтра?

— Придем в Гуантанамо. Станем в порту на якорь. Капитан откроет трюм, мы заберемся в ящик. Я поверну ручку, и мы вернемся в наше время, как я понимаю, в то же мгновение, в которое из него выбыли.

— И будем плыть по морю?

— Будем плыть по морю, и тебе опять захочется пить.

— Ладно, потерпела бы… Ну его к дьяволу, этот семнадцатый… А что ты на меня уставился?

— Я все хочу тебя спросить. Почему ты здесь так ругаешься?

— Разве я ругаюсь?

— Поминаешь то черта, то дьявола. Очень энергично выражаешься. Раньше я такого за тобой не замечал.

— Не знаю, Клим, — растерялась Ника. — Эти черти и дьяволы как-то сами слетают у меня с языка, я даже не замечаю… Да, и еще… Мне в голову приходят такие морские выражения, которых я отроду не знала. Может быть, этот генератор на меня так действует?

— Тогда понятно.

— Чего тебе понятно?

— У меня то же самое. Только — наоборот. Находит на меня какое-то мирное, я бы сказал, благочестивое настроение. Лезут слова молитв, а я их тоже слыхом не слыхал. Даже хочется стать на колени, сложить руки, вот так, поднять глаза к небу…

— Ты серьезно?

— Вполне.

— Еще не хватало. Вот чертов… фу ты! Почему бы это?

Клим откинулся на стенку каюты, прищурился сосредоточенно.

— Я думаю… Только это, понимаешь ли, опять…

— Гипотеза.

— А чего ты от меня хочешь, я тебе не господь бог, пытаюсь объяснить вещи, которые сам толком не понимаю. Размышляю вслух, так сказать… Мы же с тобой переместились…

— Кто переместился, мы или наше сознание.

— Пусть сознание, в данном случае — это неважно. Важно, что время для нас передвинулось на десяток поколений в прошлое. К нашим весьма отдаленным предкам. В сознании могли активироваться какие-то черточки характера, нашим предкам присущие. Что ни говори, а их гены в нас имеются, надо полагать. Например, я знаю, что мои давние родичи — из Польши. Прадед учился в духовной семинарии. Легко представить, что прапрапредки моего прадеда были благочестивыми католиками. Вот их гены и создают во мне сейчас соответствующие настроения.

— Слушай, Клим, я помню, моя мама говорила, что ее дедушка был черноморским контрабандистом или еще кем-то похуже. Может, морским пиратом — кто знает. А я-то думаю, откуда у меня: бриг, дрейф и всякие черти-дьяволы. А это не останется у нас навсегда? Мне бы не хотелось. Я же все-таки в гуманитарном учусь, и представь себе…

— Пройдет, думаю. Как только вернемся. Завтра все узнаем, на Кубе. А пока ложись и отдохни.

Клим поднялся, Ника сразу всполошилась.

— Послушай, а ты куда?

— Капитан мне предложил диванчик в его каюте.

— Не уходи, Клим! Мне без тебя так неуютно одной. Страшно даже. Боюсь, что ты уйдешь и я тебя больше не увижу. Ты же мой брат, Климент Джексон, не должен покидать свою сестру, когда ей трудно.

Клим не успел ответить… тяжелый грохот орудийного выстрела прокатился над морем. С резким свистом что-то пронеслось над самой крышей каюты, и послышался громкий всплеск.

— Мой бог! — сказал Клим.

— Что за черт? — воскликнула Ника.

Они оба кинулись к окну и увидели в тумане трехмачтовое судно. Распустив все паруса, улавливая чуть заметный предзакатный ветерок, оно медленно разворачивалось бортом. В черном отверстии орудийного порта мелькнула вспышка пламени, вылетел клубок дыма, вместе с грохотом донесся нарастающий свист и опять прошел над самой палубой, Ника невольно пригнула голову.

— Стреляют в нас! — крикнул Клим. — Подожди меня здесь.

Он выскочил из каюты и не успел закрыть дверь, как Ника услышала грохот третьего выстрела.

«Аркебуза» вздрогнула от тяжелого удара.

Дверь каюты захлопнулась, затрещала, как будто снаружи на нее навалилось что-то тяжелое.

3

Ника тоже кинулась к двери, запнулась за табурет, больно ушибла ногу, чертыхнулась. Дверь не открывалась.

Мягкое и тяжелое, навалившееся со стороны коридора, мешало двери открыться. Ника сильно нажала плечом… и увидела Клима.

Щека его была в крови. Он стоял, подогнув колени, цепляясь слабеющими пальцами за косяк. И прежде чем Ника успела протянуть руку, он упал ничком, голова его глухо ударилась о порог.

В коридоре торчали разбитые доски переборки. Это была каюта капитана, третье ядро пробило борт «Аркебузы» и каюту насквозь.

Несколько секунд Ника оторопело стояла и только смотрела на Клима, лежавшего у ее ног. Он лежал так неловко, так мертвенно-неподвижно, что ей было страшно к нему прикоснуться. У нее даже перехватило дыхание. Случись это в нормальной жизни, она бы, наверное, заревела, заплакала от испуга и отчаяния. Но сейчас ее страх быстро прошел. Ника подхватила Клима под мышки, затащила в каюту. Ноги его скользнули, цепляясь носками туфель, через порог. Она с усилием завалила тяжелого, бессильно свисающего с ее рук Клима на лежанку. Развернула лицом вверх, пригляделась. Кровь сочилась из небольшой ссадины на виске, щека начала заметно синеть и опухать, но других ранений Ника не обнаружила. Расстегнула куртку, прижалась ухом. Сердце билось хотя и слабо, но успокаивающе ровно и надежно. Видимо, Клима просто ударило выбитой доской по голове, оглушило, и он потерял сознание.