Год со Штроблом - [53]

А получилось в конце концов, что ничего этого я не сказала, а встала с синего дивана и проводила Герда на вокзал.

— Ты свежее белье взял, да? Обязательно передам от тебя привет детям… Хорошо. Смотри, выспись в поезде.

Он даже не заметил, что она что-то хотела сказать ему, и оно, невысказанное, лежало на ее плечах тяжким грузом.

В детской комнате пронзительно заверещала Маня.

— Йенс! — крикнула Фанни. — Прошу тебя, оставь ее в покое! — а сама подумала: «Нельзя мне в моем положении так кричать».

После секундного молчания из детской снова донеслись возбужденные возгласы. Открылась дверь, появилась круглая голова Йенса.

— Нет его, — сказал Йенс, бросив взгляд на пустую кровать отца.

Мимо него протиснулась Маня.

Фанни, вздохнув, подвинулась и устало проговорила:

— Только не толкаться!

Правила игры требовали, чтобы она положила сейчас на подушку свою правую руку. Тотчас же на ней оказались головы детей. Сжав холодную ножку Мани в левой руке, Фанни начала:

— Сказка! Сказка о поющем и звенящем деревце!

Так заведено. Сначала она произносит: «Сказка!» — будто пишет заглавие. А потом продолжает: «Сказка о поющем и звенящем деревце. Жили-были…»

— И вот зашумел лес, и вот появился карлик, и карлик этот был злым и уродливым, и этот злой, уродливый карлик украл поющее и звенящее деревце и полез с ним на гору.

— Не на гору, — сказал Йенс, — а на скалу.

— Да знаю я, — ответила Фанни. — Вы вечно перебиваете меня и сбиваете…

Фанни понимала, что рассказчик из нее никудышный. И почему им все время хочется слушать эту сказку, в которой она каждое слово знают наизусть? Когда Герд дома, они забираются в его постель, строят себе «хижину» и требуют, чтобы он рассказал именно эту сказку.

— Ну, значит, злой и уродливый карлик полез на гору, а на горе была скала, да, но медведь…

— Еще не сейчас, — сказал Йенс.

— Нет, сейчас, — воскликнула Фанни громче, чем ей хотелось. — Как раз сейчас!

— Сперва прискачет зайчик, — сказала Маня.

— С чего это он прискачет? Не было там никакого зайчика!

— А у папы всегда был!

— Тогда пусть вам папа и рассказывает! — вскричала Фанни, готовая вот-вот расплакаться. Но почувствовала, что ножка в ее руке перестала вздрагивать, и подумала: «Нет, нельзя с ними так, нельзя» — и, переведя дыхание, продолжила: — Ну, конечно, зайчонок прискачет. Маленький он очень, вот я о нем и забыла…

Ей удалось благополучно довести сказку до конца: детей, которые совсем притихли, она крепко прижала к себе.

К завтраку Фанни вскипятила молоко. Принюхалась. Молоко было свежим, но от его запаха у нее сжался желудок. Она заставила себя пожевать ржаного хлеба, запила холодной водой — ставить кофе для себя одной у нее не было ни малейшего желания.

«Даже живя в одиночестве, следует готовить полноценный обед, именно этим определяется уровень жизни человека», — мысленно услышала Фанни голос матери и сказала вслух:

— Ерунда!

После завтрака она надела на детей куртки, сходила в подвал за коляской, посадила в нее Маню и велела Йенсу взяться за ручку коляски сбоку. На свежем воздухе ей стало лучше. Пошла вместе с детьми в сторону центра города, купила молока, хлеба, кусок постной телятины, килограмм яблок.

Прогулка приятно освежила ее, и она решила на обратном пути заглянуть в типографию и спросить дежурного, не звонили ли ей и не передавали ли чего. Она думала: «Я не слишком-то внимательно слушала, когда он объяснял, почему не может приехать. Сама виновата. Но сейчас не столь уж важно, кто виноват больше, а кто меньше».

Она почему-то решила, что Герд позвонил ей на службу и передал, что все-таки приедет. «А вдруг он передумал? Вдруг в типографии знают, каким поездом он приезжает? Зря я не купила кусок мяса побольше…» Но магазин, в котором она хотела подкупить мяса, оказался закрытым на обед. Не страшно! Для Герда и детей мяса хватит, а она обойдется яичницей.

От быстрой ходьбы и свежего воздуха щеки у всех троих раскраснелись. Но вот и типография. Фанни еще издали пристально вглядывалась в здание проходной. Разве так уж невозможно, чтобы его отпустили со стройки? Мало ли что случается — отменили мероприятие, из-за которого Герд должен был остаться, только и всего. Конечно, это было бы редким везением, но, с другой стороны, разве это совершенно невозможно? Разве этого никогда не бывало?

И тут ей вспомнилось, о каком мероприятии он говорил: о карнавале с советскими товарищами. Карнавал, как ни крути, не самое главное событие в жизни. Вдруг его перенесли? А Герд, не найдя ее дома, конечно, пойдет в типографию.

Она не расстроилась или расстроилась, но не слишком, не обнаружив его в проходной. Вполне вероятно, что он оставил для нее записку у дежурного. Уже по лицу дежурного она поймет, есть ли для нее известия или нет.

Вот она открыла наружную дверь, вкатила коляску, сейчас дежурный поднимет голову, оторвет свой взгляд от конторской книги, в которую что-то записывает. И он действительно поднимает голову, узнает ее, снимает очки и торопится выйти ей навстречу из-за барьера, слегка прихрамывая и загребая левой рукой.

— Вас ждут!

Значит, все-таки! Она почувствовала, как сердце ее забилось быстрее.